Они сели на лавочке перед домом, а меня мама попросила поставить чайник и накрыть на стол. Это означало, что у моих родителей секретная беседа. Я обиделся и, чтобы не думали, что я подслушиваю, включил радио, накрыл на стол и начал красными чернилами сочинять письмо Снежке. Я почти успел написать о спасении Кыша. Отвлёк меня папа. Он стал расхаживать по комнатам и долго рассматривал военные фотокарточки Анфисы Николаевны. Маме уже при мне он сказал:
— Успокойся. Странного действительно произошло более чем достаточно. Но мы иногда не понимаем других людей, не понимаем их поступков, а потом всё очень просто объясняется. Подождём ещё три дня.
— Тебе хорошо. Ты не с нами. А я теперь боюсь любого шороха. Мне не нужен такой отдых! — сказала мама.
— Ирина, тебе нужно убегать от нервного состояния. Каждый день по полчаса, — сказал папа. — Между прочим, у нас в палате тоже напряжённейшая атмосфера, а я не раскаиваюсь.
— Почему напряжённейшая атмосфера? — тут же спросил я.
— Торий и Федя цапаются, как кошка с собакой. Спорят о красоте. Это раз. Затем подозрительно ведут себя Василий Васильевич и Милованов. Между прочим, все они, кроме Тория, мне глубоко симпатичны.
— Расскажи, почему они подозрительно себя ведут? — попросил я.
— Пожалуйста, не забивай ему голову всякими подозрениями, — сказала мама папе. — Он и так вообразил себя сыщиком.
— А проспал всё на свете, — усмехнулся папа. — Даже мой свитер.
Он вдруг посмотрел на часы, снял на наших глазах ботинки и брюки и в той же самой позе, что утром на площадке, поджав под себя ноги по-турецки, сел прямо на пол. При этом он со свистом вдыхал воздух носом, а выдыхал ртом. Папин взгляд был устремлён мимо нас с мамой куда-то вдаль. Потом, снова взглянув на часы, папа неподвижно растянулся на полу. Потом встал около стены на голову, продолжая странно дышать и блаженно улыбаться. Мама, сжав руками щёки, наблюдала за ним.
В этот момент возвратилась домой Анфиса Николаевна. Она ни капли не удивилась, увидев стоявшего вверх ногами папу, и сказала:
— Добрый вечер! Продрогла. Хочется чаю. Покрепче.
— Извините, — сказал папа, встав с головы на ноги.
— Ну что вы! Системой Корнея Викентича меня не удивишь, — ответила наша хозяйка.
После этого, отказавшись пить чай, папа побежал на ужин.
А мы с Анфисой Николаевной ужинали молча и, наверно, думали об одном и том же: что же нас ожидает через три дня, и скорей бы уж они прошли.
Ночью я спал в комнате. Ложиться на улице мама мне категорически запретила. Кошка мирно улеглась на подоконнике, а Кыш под раскладушкой. Он будил меня несколько раз, потому что ворочался всю ночь и повизгивал: конечно, ему снилось, как огромная волна уносит его в открытое море и он идёт ко дну в вечную темноту, всё глубже и дальше от солнца и синего неба.
33
Рано-рано утром Кыш залаял и разбудил меня окончательно. Он просил выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я велел Кышу помолчать и дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома.
— Алёшка!
— Иди сюда! Быстрей!
Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было.
— Послушай, сможешь днём подежурить вместо Верки? А она сбегает пообедать, — спросил Сева.
— Смогу, — ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера.
— А мать тебя отпустит? — спросил Симка.
— А почему же не отпустит? — сказал я уверенно.
— Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, — объяснил Сева. — Ты примерно в час дня сменишь её. Верке инструктировать тебя будет некогда. Так что учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у Павлика перо из хвоста, так сразу фотографируй и убегай. У неё там есть «Зоркий» и вспышка. Понял?
— Понял. А бинокль вы мне дадите? — сказал я.
— Насмотришься в другой раз.
— А вы сами куда идёте? — спросил я.
— Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, — ответил Сева.
Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов. Всё было на месте. И нитки, и оставшиеся два шара.
— Вот так, Кыш, — сказал я, решив убрать шары и нитки. — Зря мы огород городили. Это преступление так и будет нераскрытым.
После завтрака мама сказала Анфисе Николаевне:
— Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если написать в «Юный натуралист», как Кыш подружился с кошкой… честное слово, не поверят!
— Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, — сказал я. — И он её не ест вот уже сколько лет.
— Зоопарк — другое дело. Там, возможно, звери дружат от тоски, — объяснила мама.
Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме:
— Вы, наверно, пойдёте гулять? А я возьмусь за обед.
— Но ведь у нас есть обед! — удивилась мама. — И борщ и котлеты с тушёной капустой. Даже кисель есть!
— Я должна приготовить другой обед, — сказала Анфиса Николаевна.
Мама обиженно промолчала и стала собираться. Тогда Анфиса Николаевна обняла её за плечи и успокоила:
— Ирина, вы чудо, а не повариха. Не обижайтесь. Я ничего не могу объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без тушёного мяса… без киселя… Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я вас очень прошу: не возвращайтесь до четырёх часов. Ладно?
— Понимаю… понимаю, — сказала мама. Но я был уверен, что она ничего не понимает так же, как и я, и по дороге на почту спросил:
— Может, она после войны такая… странная?
— Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю.
— А почему ты сказала, что понимаешь?
— Из чувства такта. Вот почему.
— Что значит «чувство такта»? — спросил я. — Это когда говорят неправду?
— Господи! Почему я не уехала одна в какую-нибудь глушь! Я же имею на это право раз в году! — вместо ответа на мой вопрос с отчаянием воскликнула мама, и я решил её не расспрашивать больше во время отпуска ни о чём.
34
У подъезда почты я увидел пойнтера Норда. На нём был новый кожаный ошейник с медными пластинками, и сам Норд выглядел помолодевшим и весёлым. Кыш подошёл, обнюхал этот ошейник и посмотрел на меня:
«Я хочу такой же! Мой старый и некрасивый!» — означал его взгляд.
— Не завидуй. Зависть — плохое чувство. Так нас учат в школе, — сказал я Кышу. — Стыдно. Сиди здесь и никуда не уходи. И вообще надо уметь носить вещи! Ошейники прямо горят на тебе!
На почте меня сразу окликнул Федя:
— Привет! Вот почитай, что я втолковываю своей жене. — Он протянул мне листок с текстом телеграммы, — Пошлю «молнией».
