Один только Тристан Профитроль не проникся очарованием момента. Вот он, истинный сноб, отпрыск родовитых родителей. Мальчишка заявил, что такую жалкую халупу видит впервые в жизни и что у его друзей из бедных районов дома в сто раз лучше. От его взгляда не укрылись трещины в стенах, некрашеные доски, кривая дверь, изъеденная термитами, грязные стекла и покосившаяся ограда.
— И это только снаружи, — сказал Тристан, продолжая строить из себя высокомерного представителя правящего класса. Всеми силами он намекал нам, что внутри нас ждет настоящее потрясение.
Критика не достигла цели. Носорий лишь бросил на юного герцога задумчивый взгляд и вошел, напомнив, чтобы и мы не торчали на крыльце, как бараны. Конечно, выразился он более вежливо, но суть каждый из нас уловил без труда.
Гермиону мы пропустили вперед, ибо так у нас принято — чародейки всегда первыми входят в пещеру к дракону. Леопольд прошмыгнул следом, оглядываясь на меня через плечо. Я сказал ему, что кочерги у меня нет, и бедняга весь задергался, словно в штаны ему засыпали килограмм муравьев. Тристан, фыркая, будто недовольный жизнью пони, протопал внутрь сразу за ним, а последним вошел я.
Никаких кошмаров внутри мы не заметили, если, конечно, не воспринимать в качестве такового довольно скромный и непритязательный быт отшельника. Носорий не жил на широкую ногу, скорее на узкую, поэтому в берлоге его не было излишеств, привычных аристократу. Только то, что необходимо, — не больше и не меньше.
Отшельник предложил Гермионе присесть на почетное место. В его понимании почетным местом было кресло-качалка, стоящее у камина. Нечто подобное имелось у меня дома, и на нем я часто предавался размышлениям долгими зимними вечерами или дремал под треск камина короткими зимними днями. «Хорошая вещь», — подумал я, не понимая, почему Гермиона так кривит прекрасное личико.
— Нет, спасибо, — ответила она на повторное предложение Носория. — Мне некогда расслабляться и вообще…
Мы с Тристаном начали движение одновременно. Только что, понимаешь, стояли на стартовой линии, а через миг уже дули во все лопатки к финишу. Финишем, по нашему общему представлению, являлось приснопамятное кресло, которым ни в какую не захотела воспользоваться Гермиона. Зато захотели мы с Тристаном. Вы бы видели, что за бескомпромиссная борьба развернулась между нами! Я ни за что не хотел уступать и прибавлял ускорение с каждой секундой, но и мальчишка, будучи вправе рассчитывать на молодость и гибкость своих ног, мчался не хуже. Даже, я бы сказал, мчался лучше меня. Если Браула можно было сравнить со старой клячей, для которой этот забег — лебединая песнь, то юный чародей несся, точно полная сил подрастающая косуля. И туго бы мне пришлось, невзирая на все старания, если бы изначально я не стоял ближе к креслу.
Короче говоря, я первым плюхнулся в него, да так, что едва не перевернулся назад вверх тормашками. Это, впрочем, не помешало мне издать торжествующий вопль, от которого побледнели все присутствующие.
Тристан стал как вкопанный. Я показал ему язык и залился зловещими смехом, яростно покачиваясь на своем трофее.
Все, включая Носория, стояли с разинутыми ртами. Даже Гермиона, привычная к внезапным приступам болванизма у своего брата.
— Да… — сказал потрясенный отшельник. — На это стоит посмотреть. И давно у вас так, уважаемый чародей?
— Что давно?
— Манера смеяться, к примеру.
— Не знаю, — ответил я. — Я всю жизнь хохотал и хихикал. Так делает каждый нормальный человек.
— Нормальный? — спросил Тристан. — Граф, погляди на себя! Хы!
Но поглядел я сначала на Гермиону — как бы в поисках моральной поддержки.
Хм, как странно! Зачем она зажимает рот обеими ладошками? Почему ее прекрасные глаза стали величиной с граненые кофейные чашки?
Караул! Что-то происходит.
Я озирался по сторонам, ничего не понимая.
— Ясно, — сказал Носорий, сурово сдвигая обе брови в переносье. — Мне все ясно…
— Э? — спросил я, ощущая, как большой кусок льда перемещается у меня в животе.
Это было нехорошо.
Леопольд отступил к двери и быстренько проверил, не заперта ли она на какой-нибудь потайной засов. На его счастье, как я понял, дверь можно было распахнуть одним движением.
Тристан поцокал языком и покачал головой с явным восхищением. Кажется, он не боялся стоять рядом со мной. Более того, его раздирало любопытство. Ощерив острые зубы, мальчишка прищурился и захихикал.
Носорий, под шумок ускользнул в соседнюю комнату.
— Отойди от него, — сказал волшебница, обращаясь к Тристану. — Немедленно!
— А? Чего? — спросил я, сбитый с толку, словно голубь, которому прямо в полете сокол звезданул по затылку.
— Браул, спокойно! — ледяным тоном сказала Гермиона, сжимая в руках волшебную палочку. — Все в порядке. Все под контролем. Никто не…
Появился Носорий. С торжественным видом он нес в руках деревянный поднос, на котором что-то лежало. Укрытое потертой бархатной тряпицей, между прочим.
— Сидите спокойно, — сказал отшельник, останавливаясь у стола.
— Спокойно? — взвизгнул я. — Как это? Вы… в чем дело? Что вы задумали? Это что, заговор? Гермиона?
— Заговор? — улыбнулась юная волшебница, крохотными шажками, боком продвигаясь к входной двери. Тристан зачарованно смотрел на меня и шевелил губами: «Круто!» — Нет, что ты… просто… это так необычно…
— Что необычно? — взвыл Браул Невергор. — Объясните нормальным языком!
Глянув в круглое зеркало, которое Носорий взял с подноса и приблизил ко мне, Браул Невергор увидел устрашающего, я бы сказал сильнее, гнусного типа с длинным мясистым носом, похожим на колбасу, и длинными острыми ушами, которым позавидовал бы даже осел. Отвратительный портрет дополняли бородавки на подбородке и щеках (из каждой рос черный волос) и мешки под глазами, прямо целые складки, словно на пузе какого-нибудь толстяка. Да, волосы были не только на бородавках. Они росли пучками из обеих ноздрей и из ушей тоже. При желании их можно было завивать и причесывать.
— Браул, только не волнуйся, — сказала Гермиона, стоя у дверей. Она готова была бежать, прихватив с собой Леопольда и Тристана, и я ее не виню. Когда видишь перед собой такое…
Я не волновался — ни в коем случае. Какой смысл? Я перескочил стадию волнения и еще несколько следующих стадий в один миг и приступил к панике в самом высшем смысле этого слова. Эта Паника должна писаться и произноситься с большой буквы «П». Это та Паника, которая издревле слывет родной сестрой Ужаса и всюду сопровождает его, измываясь над несчастными вроде Браула Невергора. А что прикажете делать? Кто на моем месте последует совету сохранять спокойствие, понимая, что страхолюдина в зеркале — всем пугалам пугало! — не кто иной, как ты сам? Нет, мое окружение решительно ошибалось. Даже человек с нервами, сделанными из кварцита, не удержался бы от крика, тем более я, натура, издерганная заботами о ближних.
