Гоблины заворчали. Хорошо было видно, как подходят к эльфюгам все новые взводы, свежие, те, что в бою до сих пор не участвовали.
Бригада «Дримхорн», полная сил и ярости.
– А было бы хорошо, – негромко сказал Шершень, – если бы… если бы Этайн колданула этот свой фокус, которому ее научили… Она же ласточка. Айлеа. Ходячий источник силы. Вот если бы… и тогда Бастион сделался бы девственно чистым. Ни единой живой души. Возможно, так мы бы сохранили честь. Больно не хочется попадать в плен.
Этайн молчала и даже не глядела на Шершня. Крот стискивал зубы.
О том же самом он подумал несколько минут назад, но и рта не раскрыл. Костоправ же не постеснялся, выкладывая, что у него на уме.
Этайн отмалчивалась. Крот боялся, что она думает именно об этом.
Тут заработали гоблинские гвоздеметы.
Эльфы пошли на штурм.
* * *
Дойдя до середины, эльфюги приостановились. Зеленые выкосили несколько первых шеренг и отметили это достижение громовым ревом. Кто-то орал: «Реконкиста!» – и тряс кулачищами.
Быстро сориентировавшись, перворожденные изменили тактику. В ход пошли минометы.
И на площадке перед храмом разверзлась преисподняя. Заряды ложились кучно, разрывая камень и плоть. Гоблины заметались, бросая позиции, ища спасения, но мины рвались среди них, не давая шансов даже тем, кто прятался за мешки с песком.
Этайн упала лицом вниз, защищая голову. Ее оглушило, но не сильно, и она слышала сквозь грохот отчаянные крики раненых и умирающих. Повсюду была смерть.
Эльфка дышала с трудом, дым и пыль забили ей глотку, перед глазами плясали черно-красные точки. Каждый раз, когда поблизости падала очередная мина, ее внутренности, кажется, начинали бешено крутиться.
Совсем рядом кто-то дико закричал. Так может лишь умирающий.
Нет спасения. Кругом одна смерть. Этайн попыталась сосредоточиться на токах Силы, опутывающих и пронизывающих храм, но они ускользали. Пробовала схватить их и не дать раствориться, но они словно играли в кошки-мышки.
Ничего. Нет надежды. Только смерть.
Именно это она видела в своих снах и видениях.
* * *
Шершень умирал. Его постигла участь большинства оказавшихся в прямой зоне обстрела. Сделав несколько удачных выстрелов в первые минуты штурма и внеся свою лепту, он не знал, что жить осталось всего ничего.
«По крайней мере, все довольно быстро, – подумал он, лежа среди обломков и мертвых тел, среди окровавленных кусков того, что раньше было солдатами Армии Освобождения Злоговара. – Повреждена печень, зуб даю… Как же больно… позвоночник, скорее всего, раздроблен… Руки нет, нет обеих. Холодно. Словно кто-то открыл дверь зимой… дует… холодно».
Он мог лишь дергать головой, больше ничем. Больше ничего не было.
…Инструктор стоял у доски, к которой пришпилили наглядные пособия.
– Помните. Вы никогда не спасете всех, кого хотите. Это не в ваших силах. Лечите тех, кого можно, но и они, скорее всего, умрут. Но вы лечите, потому что такова ваша судьба! Старайтесь отобрать у смерти как можно больше. Это единственное правило врача на войне! Вы не имеете права сдаваться!
Шершень видит эту картину отчетливо, словно перенесся в прошлое и снова сидит в душном классе, забитом курсантами Медицинской Школы.
А потом чувствует вонь крови и вывороченных внутренностей. Чувствует холод, сковывающий тело. То, что от него осталось.
– Вы не имеете права сдаваться! – прорычал инструктор.
«Но разве я сдаюсь? – подумал Шершень, вспоминая мертвого Гробовщика, Ржавого, Вороха, Отвертку. – Нет. Я сделал, что мог… а теперь и сам ухожу».
Последним пришел образ Этайн Риорфейн, такой ясный и вещественный, что Шершень хотел протянуть к нему руку. Не смог. Рук не было.
«Отобрать у смерти как можно больше… Может быть, у нее получится? Хотя бы одного?»
Взрывы гремели один за другим. Воняло горелой плотью.
Шершень улыбнулся. Теперь было уже не так холодно.
Гоблин кашлянул, и из его рта в последний раз выплеснулась пригоршня пузырящейся крови.
* * *
Крот не видел, как погиб Шершень. Одним из первых минометных залпов его контузило, и он упал ничком у баррикады из мешков. На пару минут потерял возможность что-либо соображать, слышать и видеть.
Крот падал в темноту. Отчаянно пытаясь зацепиться за что-нибудь, но ничего не получалось. Было чувство, что кто-то украл его тело или превратил его в камень.
Века пролетали над его головой, время неслось галопом, и за ним невозможно было угнаться.
«Этайн… Где она? Кто может выжить в этой мясорубке… нам бы отойти в храм… мы сделали ошибку… новую… наверное, последнюю… С другой стороны… оно и к лучшему…»
В уши внезапно ворвался оглушающий шум. Кто-то орал. Звук плыл, вздрагивал, обрывался глубокой тишиной, но потом возобновлялся, ввинчиваясь в корчащееся от ужаса сознание.
Было горячо, а на губах чувствовался вкус крови и грязи. Чьей крови?
Кто-то визжит. Словно раненая лошадь. Гоблин не может издавать такие звуки. Таких Крот не слышал даже во время штурма бетонных укреплений на Текучке, на прибрежной полосе. Нет, здесь совсем по-другому.
Крота кто-то перевернулся на спину, не с первой попытки. Подпех пытался открыть глаза, но их склеила пленка крови.
Потом его поволокли по обломкам, по каменной крошке, по кускам мяса. Медленно, рывками.
Этайн.
Крот поднял руку, очень тяжелую, и протер глаза. Мир раскачивался перед ним, небо стало грязно-серым с оттенком багрового.
А кто-то еще стрелял и рычал от ярости, выпуская последние заряды.
Мир раскачивался.
Этайн. Крот повернул голову, чтобы посмотреть. Рыжая схватила его за куртку на плечах и пыталась затащить под своды храма. Шла через огонь и смерть.
Крот завыл, заскулил, как побитый пес. Ярость рванула наружу, придала ему сил, и он уперся ногами в истерзанные каменные плиты. Попробовал встать.
– Крот! Крот!
Этайн стоит возле него на коленях, подпех видит ее громадные зеленые глаза.
– Надо идти, слышишь? – Она кричит, борясь с грохотом разрывов. Осколки задели ее лицо, но взгляд остался тем же.
Крот встал, упал, но попробовал снова. Неизвестно, откуда у Этайн взялись силы, но она помогала ему, поддерживала сбоку.
«Какой в этом смысл? – подумал гоблин. – Какой в этом смысл теперь? Никого не осталось, кроме нас. Мы живы, но ненадолго…»
И вот уже они под сводами храма. Руины содрогаются от взрывов, падают статуи, которые до того еще стояли на своих местах. Мир качается и рушится.
