Это всего лишь сон, всего лишь сон, говорю я себе. Иначе
откуда бы здесь взяться мертвому телу?.. Мертвое тело утопает в ряске, мертвое
женское тело. Нож торчит в горле неизвестной мне женщины. Неизвестной – так мне
кажется поначалу. Лишь спустя несколько мгновений я понимаю, что это – Лила.
Жесткие прямые волосы, слегка приплющенный нос, поднятые к вискам ленивые
азиатские веки… Но укрепиться в мысли, что это действительно Лила, мне мешает
движение воды. Совсем незаметное для глаза, оно неожиданно меняет знакомые
черты: еще раз, еще, еще… Черт, это не Лила, этой девушки я не видел прежде,
такое лицо не запоминается, оно впивается в память острой иглой… Но это не
Анук.
Слава богу, это не Анук, моя девочка.
Обессиленный, я слежу за током воды, а она раз за разом
выдает мне новое лицо. Сколько их? Три, пять, семь? И когда успокоится вода? И
кто будет следующим?.. Нервы мои не выдерживают, а в висках отбойными молотками
стучит: это всего лишь сон, всего лишь сон. Проснись, Гай! Проснись – и кошмар
закончится… И я просыпаюсь. Почти просыпаюсь. И уже у самой границы реальности,
когда до спасительного утра рукой подать, вода бьет меня наотмашь последним
откровением: Мари-Кристин.
Это всего лишь сон, всего лишь сон, говорю я себе. Ору я
себе, впившись зубами в уголок подушки. Пошло все к черту, нужно попросить у
Мари-Кристин снотворное, чтобы навсегда избавить себя от подобных кошмаров.
Будь ты проклята, Анук, моя девочка!..
Утро не приносит облегчения, наоборот – закрепляет кошмар,
делает его еще более правдоподобным. Поддавшись смутному чувству тревоги, я
звоню Мари-Кристин: сначала домой (чтобы нарваться на автоответчик), затем – в
офис (чтобы нарваться на секретаря). И только потом решаюсь набрать номер
сотового. После третьего гудка она отзывается, я слышу ее низкий глубокий голос
– и кладу трубку. Сейчас мне не хочется говорить с Мари-Кристин. Сейчас мне
нечего сказать ей. Она перезванивает сама, спустя несколько минут: «Ты даже не
представляешь себе, Ги, какой шикарной была поездка, жаль, что ты не смог всего
этого увидеть… Кстати, как ты себя чувствуешь?..»
Чувствую я себя отвратительно. Настолько отвратительно, что
соглашаюсь пообедать с Мари-Кристин и выслушать восторженный монолог о
Ле-Трепор, этом облепленном чешуей кладбище дизайнерских идей.
«В пять в "Ле Режанс". И не опаздывай, Ги».
Я выхожу из дому в четыре, с твердым намерением не опоздать,
но вместо «Ле Режанс» оказываюсь на бютт о'Кайль. Я и сам не могу понять, на
что мне сдался Перепелиный холм и каким ветром меня вообще занесло туда: я выхожу
не на тех станциях метро, на каких следовало бы; иду по той стороне улиц, по
которой никогда не ходил; как будто меня ведет неведомая мне сила. А шрам на
затылке решил сыграть со мной в детскую игру «горячо-холодно».
Авеню Порт-Рояль – холодно, холодно.
Улица Бобилло – теплее, намного теплее.
Площадь Верлена – горячо.
Еще как горячо, почти припекает – иначе, чем низкое солнце в
платанах сквера, но припекает. Сгорая от предчувствия, я битый час наблюдаю за
местными старикашками. Они играют в петанк, более бессмысленного занятия, чем
катание металлических шаров, я не знаю. Старикашки все сплошь похожи на слепого
на один глаз Автандила. Во всяком случае, я легко могу представить себе
Автандила, играющего в петанк. Все остальное видится, как в тумане.
Как в тумане, я покидаю сквер и оказываюсь у «Chez Joe»,
рюмашка кальвадоса не помешает. Но через секунду я забываю и о кальвадосе, и о
петанке, и о стариках, и о Париже, и о Мари-Кристин, и о самом себе. За самым
дальним столиком «Chez Joe», под боксерскими перчатками, свисающими с потолка,
сидит Анук.
Анук, моя девочка.
Анук в компании одинокой чашки кофе – в это невозможно
поверить. И все-таки – это она, ничуть не изменившаяся за те восемь лет,
которые мы не виделись. Я готов поклясться, что на ней тот же темно-синий
свитер под горло и та же длинная шерстяная юбка. И те же ботинки. И та же
стрижка, Анук всегда справлялась с ней сама: просто собирала отросшие волосы в
хвост и срезала под корень садовым секатором. Ее лицо все так же безмятежно,
нет, оно еще более безмятежно, чем обычно. Оно еще более безмятежно, чем я его
помнил: такие лица бывают только у святых. Или у сумасшедших. А таких фиалковых
глаз нет ни у кого.
– Я заказала тебе кофе, – говорит Анук.
И это первые слова, которые она говорит мне после восьми лет
разлуки.
– Анук, – я сажусь против нее, я бессильно падаю
на стул против нее – и смотрю, смотрю. – Анук… Но откуда ты знала? Откуда
ты знала?..
– А ты откуда? – улыбается Анук.
Нет, ботинки все-таки другие: высокие, почти новые, но со
сбитыми тупыми носами. Анук наверняка пинает ими что ни попадя: пустые
сигаретные пачки, шары для петанка, мелкие камешки, конские каштаны, жестянки с
лирохвостами…
– Анук… – я не могу оторваться от ее лица: не
постаревшего, не повзрослевшего. – Что ты делаешь здесь, в Париже, Анук?
– Ничего, – улыбается Анук.
– А что… Что ты делала все эти восемь лет?
– Ничего, – улыбается Анук. – Пей кофе.
– Да, конечно… Все думали, что ты умерла…
– Но ты-то ведь знал, что я не умерла?
– Да…
Я залпом, обжигая язык и н??бо, выпиваю кофе – но даже не
чувствую ожога. Но чувствую взгляды немногочисленных посетителей «Chez Joe»,
они обращены на Анук. Кто бы сомневался, Анук всегда оказывается в центре
внимания.
– Ты давно в Париже? – задаю я самый дурацкий
вопрос из всех дурацких вопросов.
– Ты ведь знаешь, правда, Гай? – Она не забыла мое
имя, надо же!
– Да, – теперь уже я улыбаюсь, машинально потирая
шрам на затылке. – Где ты остановилась?
– У тебя. То есть… Сегодня я хочу переночевать у тебя.
– Конечно. Черт, я рад! Ты даже себе представить не
можешь, как я рад. Мне нужно многое рассказать тебе, Анук.
– Только не про свою бабу, – Анук засовывает
большой палец в рот, по старой детской привычке. – Наверняка какая-нибудь
старая грымза…
– С чего ты взяла, Анук? – Такое пренебрежительное
отношение к Мари-Кристин неожиданно заде??ает меня.
– Это же ясно, как божий день. Это у тебя на физиономии
написано.
Углубляться в тему моих взаимоотношений с Мари-Кристину меня
нет никакого желания. Анук вернулась, Анук не забыла мое имя, что может быть
важнее?..
– Ты можешь жить у меня, – торопливо говорю
я. – Ты можешь жить у меня, сколько хочешь…
– Это лишнее. Я просто переночую.
– Как хочешь. – Ну почему я все время забываю, что
приручить Анук невозможно?
– Заплати за кофе и пойдем.
