– Мне трудно вспомнить, что происходило в мае
позапрошлого года…
– Ну конечно. Память-то у всех разная.
На лицо Бланшара падает тень от птичьего крыла, щеки и
подбородок покрываются узкими полосками слизи, память у всех разная. Разная.
Разная.
– Вы познакомились с двумя японками и представили мадам
Линн Нугаро как свою подругу.
– Может быть. Я помню двух японок, да.
– Они попросили вас сфотографироваться.
– Теперь я припоминаю. Одна из них попросила меня
попозировать на фоне ночной Сены. И сняться вместе с ней.
– Зачем?
– Не знаю.
– А зачем нужно было представлять мадам Нугаро? Это
было обязательным условием съемки?
– Нет, конечно. Они представились, и я представил свою
спутницу.
– Вы тоже представились?
– Не помню…
Кристобаль, одинокий молодой испанец в Париже, начинающий
писатель, так и не написавший ни строчки. Кристобалем я был только для Линн,
она так и не узнала, что самое обычное испанское слово «платеро» я впервые
услышал от нее.
– Тогда, может быть, я напомню вам, мсье Кутарба. Вы
назвались Кристобалем. Кристобаль – испанское имя. Но вы ведь не испанец?
– Нет.
– Тогда почему вы назвались Кристобалем?
– Это было случайное, ни к чему не обязывающее
знакомство. Я мог назваться кем угодно. Разве это противозаконно?
– Линн Нугаро тоже знала вас как Кристобаля? Подумайте,
мсье Кутарба. Подумайте, прежде чем ответить.
Ведь она не удивилась, когда вы произнесли это имя вслух, не
так ли?
– Я не буду отвечать на этот вопрос.
– Как звали японок, с которыми вы познакомились на
корабле?
– Не помню… У японцев вообще трудные имена.
– Не такие уж трудные, как кажется на первый взгляд.
Мадемуазель О-Сими и мадемуазель Омацу. Я прав?
– Да, кажется, их звали именно так.
– Больше вы с ними не встречались?
– Нет.
– И не оставляли записку мадемуазель О-Сими в гостинице
«Ламартин Опера»?
«Ламартин Опера», жалкая дыра эконом-класса с таким же
жалким портье. «Ламартин Опера», до которой можно добраться лишь на
лиссабонском фуникулере с хлопающими дверями, придерживая рукой шляпу,
подаренную Мари-Кристин; до которой можно добраться, лишь передавив все
вишневые косточки в жинье, влажные от любви.
– В гостинице «Ламартин Опера»?
– Вы были там и оставили портье записку для мадемуазель
О-Сими Томомори, проживающей в двенадцатом номере. Зачем вы оставили ей
записку?
– Не помню… Возможно, я действительно оставлял записку.
Она сообщила мне адрес своей гостиницы еще там, на корабле. Возможно, я хотел
встретиться.
Глупо объяснять полицейскому инспектору, что я оставил
записку лишь в пику не понравившемуся мне анемичному типу с иероглифами на
плече.
– Вы назначили ей свидание на площади Республики.
Записка сохранилась, и она написана вашей рукой.
– Я же не отрицаю, что писал эту записку…
– Свидание на площади Республики состоялось?
– Нет.
– Почему?
– Не помню. Кажется, вечером у меня была важная
встреча.
– С кем?
– Не помню. Я видел мадемуазель О-Сими только один раз
– на корабле.
– А портье гостиницы, мсье Эрве Нанту, утверждает
обратное. Он несколько раз видел вас в гостинице. Вы оставались в номере
мадемуазель О-Сими на ночь. И не один раз.
– Как вы сказали? Мсье Нанту? Эрве Нанту?
– Вижу, вам знакомо это имя.
Кем бы он ни был, этот парень из гостиницы, но Эрве Нанту он
быть не может. Бумажных гепардов Джой Адамсон ему ни за что не приручить.
– Он не Эрве Нанту.
– Ну да. А я – не Дидье Бланшар. А вы – не Ги Кутарба…
Вы были в номере мадемуазель О-Сими?
– Нет.
– А портье утверждает, что были. Какой ему смысл врать?
– Не знаю.
– Мадемуазель О-Сими Томомори была зверски убита в мае
позапрошлого года.
Зверски. Убита. Голос Бланшара едва доносится до меня.
Миниатюрная О-Сими, оставившая гравюры Утамаро ради плоских японских анимэ,
наверняка это Омацу ее подбила, наверняка. Интересно, в чем была О-Сими, когда
ее зверски убивали? В коротенькой школьной юбке и галстуке?.. Интересно, какой
она была, когда ее зверски убивали? С глазами в пол-лица, крошечным носиком и
булавочным ртом, на который и бабочку не наколешь?..
– Она была застрелена из пистолета в затылок,
Bang. Bang. BangBangBang.
Представляю, сколько cartoon-крови вылилось из затылка
О-Сими: бурно фонтанирующий столб, не иначе.
– Соболезную. Но я-то тут причем?
– У вас был с ней роман?
– Нет. Я видел ее один раз. Во время экскурсии по Сене.
Я уже говорил.
– Вы подарили ей кольцо.
– Какое кольцо?
– Серебряное. С надписью «Carpe Daim»,
«Береги кольцо, Гай. Это важно», – говорила мне Анук. Разве
я не берег его? Я берег кольцо даже от собственных глаз, от собственной кожи,
упорно не желающей стареть, за последний год ни одной новой морщины не
появилось. Конечно, мне далеко до Анук, она выглядит на восемнадцать. Или – на
семнадцать, которым хочется поскорее вырасти. А мне хочется стареть вместе с
кольцом, подаренным Анук; кольцом, скатившимся с кончика ее языка.
Разве я не берег кольцо? Я даже спрятал его в маленьком
тайнике на втором этаже. На одной из полок, за книгой Макса Фриша.
«Монток».
Я так и не удостоился прочитать ее, боязнь снова наткнуться
на Линн – русалку и немножко бонну – слишком велика. Тайник куда меньше, я
нашел его случайно, небольшой ящичек, шесть улиток в длину и четыре в ширину,
интересно, какие тайны прятала в нем Линн?..
– Вы подарили ей кольцо.
– Нет, я не дарил ей кольца.
– Это ведь ваше кольцо. Портье видел его у вас на
мизинце.
– Я не дарил ей кольца.
– Вот, взгляните на фотографию. Это ваше кольцо?
«Carpe Daim». Символы на внешней стороне и два магических
квадрата на внутренней; два квадрата, зеркально повторяющие друг друга, как
наши с Анук шрамы.
– Вы узнаете кольцо?
– Я не дарил ей кольца.
– Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори?
