Уговорить Анук сделать то, чего она делать не хочет, –
гиблое дело. Но как объяснить это Мари-Кристин?
– Вряд ли она примет во внимание мои доводы, если уж не
приняла твои…
– Расскажи мне о ней.
Рассказать об Анук невозможно. Так же невозможно, как
объяснить возникновение стрекоз, айвы и болиголова в моей прихожей. Так же
невозможно, как понять, почему неуловимо изменился дурацкий плакат Ронни Бэрда.
Впрочем, теперь он вовсе не кажется дурацким. Вместо полуфотографической хрени
(кровавый обрезок луны и два енота в бейсболках, устроившихся на крыше
небоскреба) на плакате красуется совсем другая картина. Картина стилизована под
обложку старинной книги, и я могу поручиться, что это – не глуховато-серый
«Ключ к герметической философии». Напротив: основной тон дышит пурпуром, по
которому разбросаны цветы с широкими стрельчатыми лепестками – то ли ирисы, то
ли водяные лилии. А сквозь лепестки проступает женское лицо. Нет, это не лицо
Анук. В нем нет сходства и с лицами девушек из моего кошмара. Это лицо может
принадлежать кому угодно, даже мужчине (если ему когда-нибудь придет в голову
возомнить себя богом). Лицо изъедено ржавчиной, особенно заметной на скулах, и
стянуто железными обручами. Широкие клепанные полоски проходят по лбу, щекам и
подбородку: без этого каркаса, без этой клетки лицо наверняка распалось бы на
тысячу лиц. Но оно не распадается, к тому же снизу его подпирают колья
готического шрифта. Надпись почти не читается, но то, что удается разобрать… Я
явственно вижу две первые буквы – «А» и «R». Одну в середине – «О». И
предпоследнюю – «D».
– Интересный все-таки художник этот Ронни Бэрд, –
говорю я Мари-Кристин, не отрывая взгляда от плаката.
– Господи, ты о чем?– Мари-Кристин машинально
поворачивает голову к двери.
– И картина интересная, – продолжаю я гнуть
свое. – Ты видела ее на последней выставке?
– Какая картина?
– Та, что на плакате.
Теперь и Мари-Кристин – окруженная стрекозами Мари-Кристин –
внимательно рассматривает плакат.
– Странно… Что-то я ее не помню. Гамма, как у
Рембрандта, но по стилю скорее Ван Эйк… Странно, очень странно… И цветочный
рисунок хорош…
– Цветочный?..
– Ну да… А до чего выразительно, Мариуччиа Манделли
[4]
сдохла бы от зависти!Как только эта вещь прошла мимо меня? Я ведь
хорошо знаю все работы Ронни…
Я слушаю Мари-Кристин, затаив дыхание. Выходит, я вовсе не
сумасшедший, и она видит то же, что и я. Пусть не все, но видит!
– Водяные лилии, правда? – уточняю я.
– Нет, скорее ирисы, – Мари-Кристин
щурится. – Некрупные ирисы, совсем юные… Никакого намека на разнузданную
сексуальность, обычно ирисы всегда тащат за собой бесстыдство… А эти –
девственны. Никогда не видела ничего подобного.
– По-моему, это все-таки водяные лилии…
– Ирисы, – продолжает настаивать на своем
Мари-Кристин. – Ирисы, не спорь. И вообще, мы отвлеклись от темы. Анук –
твоя младшая сестра?
Младшая, Анук умерла бы со смеху! Но рассказывать о нашем
совместном пребывании в чреве шестнадцатилетней девчонки – вот так, походя, под
рассеянный аккомпанемент водяных лилий… черт с ними, ирисов… на такой подвиг я
не способен.
– Угу. Младшая…
– Ты врешь, – Мари-Кристин пристально смотрит на
меня. – Ты врешь, как и всякий южанин. Она тебе не сестра. Впрочем, это
твое личное дело. А я должна получить это лицо. Уговори ее, Гай.
– Я постараюсь. – Вот теперь я действительно вру.
Как и всякий южанин. Мне просто хочется побыстрее избавиться от Мари-Кристин.
– Обещай ей что угодно. – Прежде чем взяться за
ручку двери, Мари-Кристин целует меня. Холодными бесстрастными губами в
холодную бесстрастную щеку: мы слишком увлечены Анук, чтобы тратить энергию
друг на друга.
– «Что у годно» – это что?
– Это – что угодно. Деньги, карьеру, посещение
Диснейленда, романтическое свидание с Михаэлем Шумахером. Уик-энд с Оззи
Осборном. Или ночь с Томом Крузом… Что угодно, Гай.
Интересно, любит ли Анук Тома Круза? И подозревает ли вообще
о существовании этого леденцового петуха на плохо оструганной голливудской
палочке?.. Боюсь, что нет…
– Хорошо.
– И вот еще что. Пригласи ее завтра на ужин. Вдвоем нам
удастся обработать ее быстрее.
Завтра.
В контексте Анук – это не более чем неудачная шутка. У меня
было восемь лет, чтобы подумать об Анук, чтобы попытаться понять ее. Скорее
всего, она и сама не знает, где окажется завтра.
– Хорошо, – почти рычу я. Мне надоело возиться с
Мари-Кристин. – Приглашу. «Ле Режанс», как обычно?
– Пожалуй… В шесть. И постарайся привести ее, Ги…
С трудом выпихнув Мари-Кристин из квартиры и захлопнув
дверь, я прислушиваюсь к шагам на лестнице. Полная тишина. Очевидно, моя
железобетонная преуспевающая модельерша застряла между этажами. И устроилась на
ступеньках, как девчонка: я даже вижу, как она подтягивает воображаемые гольфы
и закусывает нижнюю губу. Ну да, Анук еще нужно переварить, и не всякий желудок
с этим справится. Впрочем, Мари-Кристин больше не интересует меня.
Стрекоз в прихожей стало гораздо больше, а к болиголову у
вешалки присоединились виноградные лозы, растущие прямо из стен. И, возвращаясь
на кухню, я едва не наступаю ногой на черную саламандру. Еще одно свидетельство
того, что Анук – подумать только, Анук!– обосновалась в моем доме.
Она по-прежнему сидит у стены и по-прежнему не проявляет ко
мне никакого интереса.
– Поужинаем завтра с Мари-Кристин? – преувеличенно
бодрым голосом говорю я. – Ты приглашена.
– Не думаю, что это хорошая идея…
– Почему же? Ужин тебя ни к чему не обяжет. И потом…
«Sauvat & Moustaki» – преуспевающая фирма. Я бы на твоем месте…
Закончить фразу мне не удается: Анук начинает хохотать.
– На моем месте? Хотела бы я посмотреть на тебя… на
моем месте. – Хохот обрывается так же внезапно, как и начался. – Ты
бы и суток не протянул. Ладно, тема закрыта.
– Но почему…
– Я же сказала – тема закрыта. Хватит с нас того, что
ты угнездился там в качестве плечиков для пиджака. И подтяжек для брюк. Ты
занимаешься не тем, чем должен бы заниматься, Гай.
Это совсем не новость: большинство людей занимаются не тем,
чем должны бы, и чувствуют себя прекрасно. Я – не исключение. Вернее, я не был
им до сегодняшнего дня.
– Интересно, и чем же я, по-твоему, должен заниматься?
– Это твоя жизнь. Мяв нее не лезу. Сам решай,
Легко сказать – решай. Ничего особенного решать мне не
хочется, напротив, мне хочется смотреть на Анук. При этом странное ощущение не
покидает меня: Анук оказалась точно такой же, какой я представлял ее
себе, – и совсем другой. Раньше я был почти уверен, что Анук сопровождает
целая свора запахов – самых экзотических; теперь же я понял, что сама Анук и
есть запах. Праматерь всех запахов, которые существуют в природе, их основа.
