– Мне снятся твои сны, Анук, – шепотом говорю я.
– С чего ты взял, что мои? – Анук вовсе не
выглядит удивленной.
– Чьи же еще?
– Ну да, бедный мой сиамский братец… Ничего
оригинального ты сам придумать не способен.
– Это не очень хорошие сны, Анук. – Я пропускаю
мимо ушей ее последнее, обидное для меня замечание.
– Правда? И что же в них нехорошего?
– Слишком много крови, Анук. Слишком много, вот что я
скажу тебе…
– Да брось ты. – Анук безмятежна. Гораздо более
безмятежна, чем когда либо. – В темноте чего только не померещится… В
темноте можно принять за кровь все, что угодно…
– На что это ты намекаешь?
– Ни на что. Каждый видит ровно то, что хочет увидеть.
Всегда.
Разговаривать с Анук бесполезно. Во всяком случае, на эту
тему. На все другие – тоже. Анук вообще не разговаривает, она снисходит до
разговора – Анук, моя девочка.
– Тогда объясни мне хотя бы, что они значат? –
Может быть, и теперь она снизойдет?
Ни черта не снизойдет, нужно знать Анук.
– Понятия не имею. Может, это твое прошлое. А может,
чье-то будущее. Другие соображения есть?
– Я вообще стараюсь об этом не думать. Я ненавижу
кошмары, Анук…
– Как будто кто-то в них души не чает. – Анук
откровенно издевается надомной: так же, как когда-то в детстве. – Не
обращай внимания, Гай.
На лицо Анук падает тень, и я не сразу понимаю, что это тень
от птичьих хвостов, причудливо изогнутых, лживо раздвоенных, путающих право и
лево.
Лирохвосты, ну конечно же.
Затертые временем пленники чайной жестянки. Такие же
пленники, как и я сам.
– Ты помнишь тот запах, Анук? У бойни. Мы ни разу не
говорили об этом, но тогда я все-таки нашел его. Гибискус, да? Китайская роза…
– Суданская мальва, – неожиданно поправляет меня
Анук. – Гибискус.
Лучше не спорить с ней, какая разница – Судан или Китай –
восток одинаково вероломен.
– Неважно. Пусть будет суданская мальва…
– Номер один в твоем талмуде. Я права?
– Каком талмуде?
– Том самом, Гай. Который ты никому не показываешь.
Вот черт, Анук знает о существовании моей тетради! Анук,
которая даже и в комнату не входила, так и просидела на кухне в своих ботинках!
Анук, которой всегда было наплевать на чьи-либо тайны, а уж на мои – тем более.
– Откуда ты знаешь, Анук?..
Она могла бы сказать: «Ты мой брат, Гай», – и это бы
все объяснило. И утешило бы меня. Но я точно знаю, она никогда не скажет – «ты
мой брат». Расплывчатое «сиамский братец» – это да. Это единственное, что можно
от нее дождаться. И прежде чем она не говорит «Ты мой брат, Гай», я торопливо
добавляю:
– Это неважно. Важно, что однажды я почувствовал его
еще раз, этот чертов запах. Так же остро, как тогда. Он исходил от девушки,
которую потом убили.
– Твоей девушки?
– Нет. Просто девушки, я даже толком ее не знал.
– Зачем же тогда переживать? – резонно спрашивает
Анук. – Кого-нибудь когда-нибудь да убьют. Такое иногда случается,
представь себе…
– Ты не понимаешь. Ее убили, перерезали горло, а за
несколько часов до этого я видел ее и чувствовал этот запах.
Стоит мне только произнести последнюю фразу, как стена, у
которой сидит Анук, самым странным образом меняется: я больше не вижу
умиротворяющих обоев с маргаритками, прозаичного выключателя и не менее
прозаичного календаря с видами Прованса. Теперь за спиной Анук – грубо
отесанные и так же грубо подогнанные друг к другу серые камни. И сквозь трещины
в камнях вспухает и сочится кровь. Стена пульсирует, то приближаясь, то
отдаляясь от меня, и лишь Анук остается неизменно далекой. Я могу коснуться ее
колена, просто вытянув руку, но это не меняет дела. Анук далека от меня –
далека, как никогда.
– Это старое открытие, Гай. Старое, которое ты принял
за новое. Конечно, Нобелевскую премию за него не дадут, но…
Серые камни готовы выскочить из своих пазов, кровь готова
залить всю кухню, а сердце мое готово вот-вот взорваться. О, это будет мощный
взрыв, он похоронит под своими обломками и меня, и мою дурацкую квартиру, и
город, и страну, и весь мир; уцелеют только алеуты с их резьбой по кости и
индейцы-мареньо с их верой в духов соленых лагун.
И Анук.
Она всегда выходит сухой из воды – Анук, моя девочка.
– Что значит «но», Анук?
– Может, тебе стоит завести другую тетрадь, бедный мой
сиамский братец?
– Зачем? У меня и в старой есть еще несколько свободных
страниц.
– Одна. Одна страница, – Анук проявляет
поразительную осведомленность. – Но, боюсь, ты никогда ее не заполнишь. Ты
слишком труслив для этого. Ты всегда был трусливым.
– Анук!..
– Ладно, забудь. В конце концов, твоя жизнь – это
только твоя жизнь.
– Ты долго пробудешь в Париже?
С тем же успехом я мог бы спросить о ценах на нефть или об
индексе Доу-Джонса, или об урожае маиса в мексиканском штате Юкатан – ответ был
бы примерно одинаков:
– Разве это имеет значение?
– Нет, но все-таки… Мне не хотелось бы потерять тебя
снова, Анук. Ты ведь моя сестра… Единственный родной человек…
– То, что мы перекантовались девять месяцев в чьем-то
животе, еще не повод для близких отношений, Гай. – Анук сует в рот большой
палец. – Уволь меня от этих сантиментов.
– А что – повод для близких отношений? – настаиваю
я.
– Я вообще против близких отношений, ты же знаешь. Себе
дороже заводить их.
– Ну хоть парень у тебя есть, сестренка?
Голос мой звучит вполне невинно, для полноты картины не
хватает только потрепать Анук по волосам. Но и смена тактики не приносит мне
никакого успеха.
– Парни есть у всех. Даже у этой твоей… Старой шлюхи…
Николь-Бернадетт, так, кажется?..
– Мари-Кристин, – терпеливо поправляю я. – Ее
зовут Мари-Кристин. И мне бы не хотелось, чтобы ты называла ее шлюхой.
– Иначе что?– Анук откровенно издевается надо
мной. – Ты отлучишь меня от дома?
– Я прошу тебя, Анук… Она удивительная. И ее
предложение о работе – это серьезное предложение серьезного и довольно
влиятельного человека. Тебе нужна работа?
– Разве я похожа на человека, которому что-то нужно?
Что-то, кроме того, что у него уже есть?
Хороший вопрос. Я вспоминаю содержимое рюкзака Анук: нож,
книга, монеты, ворох билетов в кино. Я вспоминаю прихожую, чудесно
преображенную появлением Анук. А серые, замешанные на крови камни, и сейчас
передо мной. Наверняка у Анук существуют и другие ландшафты, просто она не
находит нужным показывать их мне. Наверняка у Анук существуют и другие
пророчества, просто она не находит нужным делиться ими со мной. То, что
происходит сейчас в моей маленькой квартирке на рю де ла Транж, можно было бы
назвать галлюцинациями, бредом воспаленного сознания, продолжением ночных
кошмаров. Можно было бы – если бы не Анук.
