– Мало ли кого я знаю…
– Черт, не помню его настоящего имени. Слишком сложно…
У него еще шрам на щеке.
– Шрам на щеке? – Нигер смягчается, вынимает
сигару изо рта и сует ее в карман рубахи. – Тома?
Я попал. Попал в яблочко, вдохновленный запахом, хотя ничего
труднопроизносимого в имени Тома нет. Думать об этом мне не хочется, главное –
я попал!
– Именно. Тома. Именно.
– Это меняет дело, дружок, – зубы нигера
обнажаются в дружелюбной улыбке. – Вот только я сейчас пустой. Уж извини.
– Жаль, – выдавливаю из себя я.
Мне действительно жаль: на нет и суда нет, и через пару
минут приятель Тома отчалит, унося с собой магический запах.
– Дело поправимое, дружок, – зубы щелкают уже у
самого моего уха. – Если уж так тебе надо… Так приспичило… Приходи сегодня
вечером…
Он упоминает улицу, название которой ни о чем не говорит
мне. И заведение, название которого говорит еще меньше.
– И кого спросить? – Моя улыбка еще дружелюбнее,
чем у нигера. И еще нетерпеливей.
– И спрашивать не придется. Так что часам к девяти
подваливай.
Бадди Гай исчезает в людском водовороте со свойственной
только неграм расслабленной грацией, и некоторое время я так же расслабленно
наблюдаю за всплывающим то тут, то там пятном гавайской рубахи. Запах держится
дольше – он осел у меня на волосах, щекочет ноздри и холодит шрам на затылке.
Для того чтобы разложить его на компоненты, мне нужно чуть больше времени, чуть
больше вдохновения и чуть больше сосредоточенности, ведь голова моя по-прежнему
забита Анук. Я все еще не теряю надежды найти ее.
Анук находится на станции «Gare du Nord» – именно там я вижу
плакат с задравшимся краем, он извещает об открытии выставки прикладного
искусства династии Нин. Выставка, если верить датам, благополучно почила еще в
прошлом декабре, но это не имеет никакого значения. На плакате изображен тот
самый восьмигранник с иероглифами, который я всего лишь полчаса назад подобрал
на остановке. Обнадеженный этим, я сажусь в состав, идущий к центру: я умею
искать Анук, я вовсе не забыл, как это делается. Никаких лишних телодвижений,
случится то, что должно случиться, – такова тактика самой Анук, ее я и
должен придерживаться. Ее я и придерживаюсь.
И в самом скором времени пожинаю плоды.
Точно такой же плакат, правда, находящийся в более плачевном
состоянии, обнаруживается, когда я выпадаю из вагона в Сорбонне. Не очень-то я
люблю этот район, да и что здесь делать Анук, которая и в школе-то не
училась?..
Ответ я нахожу в маленьком букинистическом, которыми
напичканы улочки, прилегающие к Сорбонне. Ничего особенного в этом магазинчике
нет, вот только небольшая афишка на доске объявлений… Это всего лишь перечень
кинофильмов, идущих в этой декаде во Французской Синематеке. Третьим в перечне
значится фильм «Диллинджер мертв». Несколько минут я, как зачарованный, пялюсь
в название.
«Диллинджер мертв» – «Dillinger E'Morto», а фильм-то,
оказывается, снят итальяшкой! Марко Феррери, я и понятия о нем не имел. Год
выпуска и вовсе повергает меня в уныние: замшелый 1968!..
Получив скудную информацию о кассете, оставленной Анук, я
готов покинуть магазинчик… Черта с два, ни хрена я не готов! Моментально
возбудившийся шрам на затылке нашептывает мне, что это и есть конечная точка
пути. По крайней мере, на сегодняшний день.
Плохо соображая, я обшариваю глазами полки, забитые Сартром,
Миллером и Гертрудой Стайн; ничего, что могло бы тронуть сердце Анук и мое
собственное сердце. Разве что продавщица, будь она моложе лет на тридцать пять…
Такая вполне могла бы увлечь трех парней из десятка. Сильно сдавшая богинька
поздних шестидесятых, одна из поколения йе-йе – наверняка крутила жопой у
смехотворных баррикад шестьдесят восьмого. Наверняка на ней и сейчас юбка
солнце-клеш, замаскированная прилавком, наверняка. И узкие солнцезащитные очки
в потертой сумочке. А шиньон «Бабетта» хорошо просматривается и так.
– Вы что-то ищете, молодой человек? – интимным
голосом спрашивает у меня Бабетта. Наверняка тем же голосом она предлагала
сделать минет кому-нибудь из заигравшихся в Че Гевару студентиков, наверняка.
– Ничего особенного… – договорить я не успеваю,
Под рукой у Бабетты покоится книга. Ее обложку я уже видел –
вчера вечером, на плакате Ронни Бэрда, в собственной прихожей. Тот же пурпурный
фон, украшенный то ли ирисами, то ли водяными лилиями; то же изъеденное
ржавчиной и стянутое железными обручами лицо. И те же буквы: две первые – «А» и
«R»; одна в середине – «О». И предпоследняя – «D».
– Раритет? – вкрадчиво нашептываю я Бабетте,
улыбаясь самой лучезарной улыбкой, на которую только способен.
– Еще бы, – утвердительно кивает головой отставная
интеллектуалка. Я явно в ее вкусе, хотя на мне и нет солнцезащитных очков.
– Вы позволите взглянуть?
– Ну… если осторожно…
Через секунду книга оказывается в моих руках. Формат чуть
больше обычного книжного, да и весит она прилично. Похоже, это действительно
раритет. Во всяком случае, он восходит к тем временам, когда книги,
предоставленные сами себе, были абсолютно самодостаточными. Надменная вещица,
ничего не скажешь. И чем-то неуловимо похожая на Анук. Дрожа от нетерпения, я
переворачиваю обложку и упираюсь взглядом в готический шрифт на титульной
странице. Теперь он просматривается полностью.
«ARS MORIENDI».
Черт возьми, «Ars Moriendi»! Черт возьми… Запоздалый привет
от лирохвостов и чая из жестянки. Буквы плывут у меня перед глазами,
покачиваются и переливаются всеми цветами радуги – как тогда, в детстве. Не
хватает только запаха. Тисненая готика не пахнет ничем, кроме пыли и ветоши. И
все же, все же…
Я все же настиг тебя, «Ars Moriendi»! Плевать на то, что это
не одно слово (как я думал всю жизнь), а два. Плевать на то, что отсутствует
запах, так поразивший меня когда-то. Плевать даже на то, что – если бы не Анук
– я никогда бы не узнал о существовании этой книги. Ведь именно Анук
перебросила мне мостик из прошлого в будущее: Анук, путающая добро и зло, как
путают право и лево.
Кстати, на крепость моста мне тоже наплевать.
Я знаю лишь одно – с появлением «Ars Moriendi» жизнь моя
изменится, она уже никогда не будет прежней. Может быть, она обретет совсем
новый смысл. Может быть, Анук не так уж неправа.
– Продается?– севшим голосом спрашиваю я у Бабетты.
Ну конечно, продается. Иначе лежать бы раритету не в
скромном букинистическом, а в отделе редких рукописей той же Сорбонны. Вопрос
состоит совсем в другом: сколько вытянет книга. Если ее цена сопоставима с
ценой подержанного «Пежо» – можно считать, что «Ars Moriendi» уже у меня в
кармане. А если речь идет о новеньком «Порше»? Подобная перспектива пугает
меня, но лишь на мгновение. В конце концов, имеет смысл напрячь Мари-Кристин,
мы все-таки любовники, «…
