– Мадемуазель Оффрей – дура. К тому же безответно в
меня влюбленная. На вашем месте я бы не стал доверять подобным показаниям.
– Мы располагаем не только ее показаниями, – в
голосе Бланшара звучит мягкая укоризна. – По меньшей мере еще трое
свидетелей утверждают то же самое. Электрик, пожарник и разносчик пиццы, не
иначе.
– Вот как? И что же они утверждают? Что я натачивал нож
и прочищал базуку, чтобы избавиться от мадам Сават?
– Не передергивайте, мсье Кутарба. Вы ведь хотели уйти
из «Сават и Мустаки», не правда ли?
– Это не совсем так…
– Вы хотели организовать свою собственную компанию. Так
будет точнее?
– Я хотел быть самостоятельным. И Мари-Кристин… Мадам
Сават была не в восторге от этой идеи. Не буду отрицать.
– Почему?
– Вы же сами сказали, Бланшар… «Сават и Мустаки» в последнее
время заняли лидирующие позиции на парфюмерном рынке. И – не сочтите меня
нескромным – в основном благодаря моим усилиям. Я просто вырос из рамок фирмы,
понимаете? Вы ведь тоже вырастали из своих штанов, даже самых любимых…
Упоминание о штанах приводит малыша Дидье не в самое лучшее
расположение духа. Я идиот, мог бы и сам догадаться: рост – больная мозоль
Бланшара, на которую лучше не наступать. В нем от силы метр шестьдесят, даже
учитывая наборные каблуки и«ортопедические стельки. И вполне вероятно, что
любимые штаны волочатся за ним из отрочества. Неказистого прыщавого отрочества
по прозвищу «Шпингалет» или того хуже.
– Значит, мадам Сават не хотела, чтобы вы уходили?
– Дураку понятно.
– Неужели это было такой уж неразрешимой проблемой?
– Легко. Легко разрешимой, – я надолго замолкаю.
Странно, но воспоминания о муторной, долгоиграющей склоке с Мари-Кристин
по-прежнему причиняют мне боль. – Я мог бы взять кредит – и мне его
давали… Но… Вы понимаете… Существовали этические соображения.
– Какого плана?
Бланшар-Бланшар, тебе ли не знать о них – с твоими вечными
ценностями недомерка?
– Мари-Кристин я был обязан всем. Всем, вы понимаете? Я
был почти мальчишкой, когда она вывезла меня в Париж. И я любил ее – не из
благодарности за карьеру, нет. Я просто любил ее. И сама мысль о том, что мой
уход из компании будет расценен, как предательство, была мне невыносима.
– И все-таки вы хотели уйти… И вы говорили об этом с
мадам Сават…
– Я не ушел.
– А теперь? – малыш Дидье приоткрывает пасть и
меланхолично запускает туда пальцы.
– Что – теперь? – мне остается только следить за
Бланшаром, выстукивающим на резцах что-то совсем уж легкомысленное: в диапазоне
от классики до брит-попа.
– Теперь этических соображений не должно существовать.
Мадам Сават мертва, и никто не обвинит вас в предательстве. Вы свободны.
– Я не убивал Мари-Кристин.
– Разве я обвиняю вас в убийстве, мсье Кутарба? Просто
на данном этапе вашей жизни ее гибель снимает многие проблемы.
– Повторяю. Никаких особых проблем не было.
Ах ты, сукин сын, блоха при исполнении, чихать я хотел на
все твои финты!..
– Когда вы в последний раз видели мадам Сават?
– Я встречал ее в аэропорту. – Я все еще стараюсь
сохранять спокойствие. – Около двух недель назад… Если вы помните, мы
начали беседу именно с этого.
– Я помню. Вы встретили ее в аэропорту и?..
– И отвез в гостиницу «Невский палас». Это в центре.
Она всегда там останавливается. Много лет.
– Вы расстались в отеле?
– Нет. В тот день мы вообще не расставались…
– Пятнадцатого января?
– Скорее всего. Скорее всего – пятнадцатого… У меня
плохая память на даты.
– И давно? – Бланшар наконец-то вынимает пальцы
изо рта; но только затем, чтобы обрушить их на край ни в чем не повинного
стола.
Это уже не брит-поп, это рокапопс, никакой определенности в
стиле, Бланшар всеяден.
– Что – «давно»?
– Давно плохая память?
– Всегда была плохой.
– Страдаете провалами? – недомерок сочувственно
шмыгает носом.
– Нет. Просто даты для меня несущественны.
– С таким подходом трудно рассчитывать на успешный
бизнес…
Самое время расхохотаться в лицо сукиному сыну Дидье. Что я
и делаю, в самый последний момент сменив оскорбительный хохот на надменное
похмыкивание.
– И тем не менее… Результаты успешного бизнеса налицо.
А для дат существуют ежедневники.
Теперь уже хмыкает Бланшар.
– И вы позволите взглянуть на ваш ежедневник?
– Это вряд ли. Там много конфиденциальной информации,
которая как раз и касается бизнеса.
– Понятно. Ноя не шпион конкурирующей фирмы… Я расследую
дело об убийстве мадам Сават.
– Откуда я могу знать? Я вас первый раз вижу. И вот еще
что, Бланшар… Эта ваша дробь… Несколько отвлекает. Если возможно – перестаньте
барабанить по столу.
Недомерок вспыхивает, как будто его застали за чем-то
неприличным.
– Дурная привычка. Простите…
Пальцы Бланшара моментально сжимаются в кулак, после чего
кулак оказывается зажатым между коленями. Похоже, отрочество малыша Дидье было
еще более безрадостным, чем я мог предположить. А с такими комплексами даже на
широкоскулую официантку рассчитывать не приходится.
– Вернемся к пятнадцатому января. Вы отвезли мадам
Сават в отель. Что было после?
– Пообедали в ресторанчике «Лас Торрес». Это совсем
рядом, и Мари-Кристин он всегда нравился. Тихое место, испанская кухня, живая
музыка и все такое… Нам нужно было обсудить кое-какие проблемы.
– Касающиеся вас обоих?
Дешевые финты продолжаются, но теперь мне совершенно на них
наплевать.
– Касающиеся «Сават и Мустаки». Мари-Кристин имела
бизнес в России. Думаю, вы об этом осведомлены. Два бутика, первый открылся
семь лет назад.
– Его руководство осуществляете вы?
– Нет. Скажем, я за ними приглядываю. Менеджмент и
персонал – русские. Я вернулся в Россию всего лишь месяц назад.
– Зачем?
Меньше всего мне хотелось бы обсуждать эту проблему с выскочкой
из парижского комиссариата.
– Это как-то связано с вашими… э-э… трениями с мадам
Сават? – продолжает напирать малыш.
– Все гораздо проще. Я вел переговоры об открытии в
Петербурге парфюмерного магазина нашей фирмы.
– Удачно?
