– Да. Я уже говорил об этом…
– А раньше подобные кражи происходили?
– Никогда, – теперь уже задумываюсь я. Нужно быть
идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка. – Украсть можно идею.
Украсть можно технологию. Украсть можно деньги из сейфа, банку с оливками в
супермаркете или лифчик на распродаже. А вещи из коллекций дизайнеров не
крадут.
– Крадут все, – в голосе Бланшара появляются
поучительные нотки специалиста по кражам зубочисток из бистро. – А если
она кому-то понравилась, эта вещь? Настолько, что этот кто-то решил оставить ее
себе?
– Это все равно, что оставить себе краденую из музея
картину. Любоваться можно, но только у себя в сортире. На всеобщее обозрение ее
не выставишь.
– Ну у вас и сравнения, – морщится Бланшар.
– Высокая мода всегда была сродни искусству. Я ведь
говорю не о поточном производстве, поймите… Авторские модели неповторимы, да и
стоят довольно дорого… И предназначены для узкого круга людей, если вообще для
чего-то предназначены.
– А зачем они тогда нужны?
Ну вот, еще один приверженец сезонных скидок и покупки
индийского текстиля на вес.
– Они определяют тенденции в моде и…
– Да бог с ними, с тенденциями, – перебивает меня
коротышка. – Главное, что вещичку украли. Причем украли в Париже, а
всплыла она здесь… Самым неожиданным образом. Странно, вы не находите?
Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка.
– Да. Странно.
– Вы ведь были на том показе, насколько я понял?
– Да. Я присутствую на всех показах Мари-Кристин, хотя
последние три года почти не появляюсь на подиуме. Это традиция. Мари-Кристин
считала меня талисманом… Впрочем, вам вряд ли это будет интересно.
Бланшару и впрямь неинтересны сентиментальные воспоминания
экс-модели, чихать он на них хотел. Другое дело – выдавить из тюбика все
имеющиеся у него подозрения и густо размазать их по моей физиономии.
– Значит, вы присутствовали на показе. А потом уехали в
Россию.
– Да. Глупо было бы отрицать очевидное.
– И много еще было таких? Каким-то образом связанных с
«Сават и Мустаки», а потом уехавших в Россию? В самое последнее время, я имею в
виду.
– Я не знаю.
– Вот и я тоже не знаю. Пока. Но не думаю, чтобы их
количество зашкаливало за разумные пределы.
Пропади ты пропадом, недомерок! Ежу понятно, на что ты
намекаешь: если я и не убийца, то по меньшей мере соучастник преступления. Я
звонил Мари-Кристин накануне убийства, она села в мой джип, беспечно стоявший у
магазина, где убийство и было совершено. И всему этому имеются свидетели. При
желании в свидетели можно привлечь также: Ингеборг Густаффсон (шведская сучка,
с которой я всегда был на ножах, поднатужившись, вспомнит, что я сорвал килт
прямо с ее мать-их-бедер); сотрудников «Air France» (там я заказывал мать-его-билет
на Санкт-Петербург), таможню аэропорта Пулково (там добросовестно прошерстили
всю мою мать-ее-ручную-кладь, а это – два баула шмоток) – да мало ли кого можно
пристегнуть! И среди этой своры потенциальных свидетелей обязательно найдется
какая-нибудь сволочь – она-то и выскочит с утверждением, что видела, как я
дефилировал в кожаной псевдошотландской юбчонке со стразами по Невскому. В
самый разгар зимы.
– …Кстати, мсье Кутарба… Как вам удалось узнать обе
вещи? Ведь они находились, мягко говоря… э-э… в плачевном состоянии.
– Мари-Кристин сама расписывает ткань, ни один узор не
повторяется. А я хорошо знаком с ее моделями.
– Нуда, нуда…
– Кстати, если уж на то пошло, Бланшар… Супруги
Грековы, на которых вы тут ссылались… Они тоже были в Париже, на последнем
дефиле. И вернулись в Россию не так давно.
– Ябедничаете, Ги? Нехорошо.
Коротышка впервые называет меня по имени, но никакой
дружеской интимности в этом нет, скорее – наоборот. Я и не думал, что короткое,
легко слетающее с губ «Ги» может звучать так зловеще.
– Почему – ябедничаю? Я просто констатирую факт… И еще…
Я никогда бы не подумал, что вы выберете именно «Minoritaire»…
Малыш Дидье заливается краской: еще бы, я поймал его, я
вычислил его аромат, который сам же и сочинил. Это были мои первые мужские духи,
их сопровождала агрессивная рекламная кампания в духе штурма казарм Монкада,
воинственных подмышек Че Гевары и бицепсов «коммандос». «Minoritaire» имели
бешеный успех у интеллектуалов, леваков, биржевых брокеров и прилизанных
офисных крыс, не гнушающихся забить косячок на корпоративной вечеринке. Но я и
предположить не мог, что на жесткий, насыщенный амброй и белым мускусом запах
«Minoritaire» клюнет плюгаш-полицейский.
Аромат моих духов едва уловим. Должно быть, коротышка
выхлюпал флакон около месяца назад, после чего на парфюмерном фронте наступило
затишье: всякую дешевку типа жидкого мыла и копеечного шампуня я в расчет не
беру. А коротышка и понятия не имеет о главном свойстве моих духов: они
намертво приклеиваются к коже. Они оккупируют ее и устанавливают на ней свои
порядки – но это мягкая, щадящая оккупация. Самая мягкая и самая щадящая из
всех возможных. Мои духи ревнивы, они не терпят конкурентов – и легко выживают
их. Они похожи на черную метку, которая видна лишь посвященным. Или –
посвященному.
Посвященный – это я.
Я связан пуповиной со всеми придуманными мною запахами. Это
и есть моя семья. Единственные родственники, если не считать Анук. Но Анук
давно открестилась от родства со мной. И если бы не этот прискорбный факт – я
был бы полностью счастлив.
Щеки Бланшара все еще горят, и это возвращает нас к
существующему положению вещей. И ясно дает понять, кто есть кто. Я – король
ароматов, мальчик-солнце, сразивший наповал половину Европы; лицо с обложки,
мясная расфасовка для гламурных журналов от Праги до Лондона. И мое пребывание
в этом северном городе – не более, чем поиски экзотики, прихоть теплолюбивого
засранца, которому наскучила игра в светскую жизнь.
Пребывание же здесь Дидье Бланшара – производственная
необходимость, больше похожая на ссылку. Ну кто бы еще выдвинулся сюда, к
волкам, медведям и белкам-летягам? Кто бы еще был отдан на заклание жутковатому
делу о выпотрошенных внутренностях Мари-Кристин Сават? Ты попался, недомерок,
полицейская отрыжка, зануда-холостячок в ортопедических semelles interieures
[9]
и с дипломом Сорбонны в штанах. Ясно, зачем тебе понадобились
«Minoritaire» – возвыситься в собственных глазах, а также в глазах твоей
консьержки и мутантов-трансвеститов, которых ты привык мутузить за две дозы
наркоты в сумочке. Последней в списке значится широкоскулая официантка, предмет
твоих тайных воздыханий, – но ее не пробить.
Даже «Minoritaire».
Полностью насладиться превосходством над коротышкой мне не
дает стук в дверь. Вернее, не стук даже – легкое, застенчивое царапанье.
