Теперь я не уверен и в этой, ничем не заполненной, квартире.
Раньше я даже не подозревал, что пустоты, не забитые вещами, тут же оккупируют
воспоминания. Возможно, эта мысль уже посещала меня – иначе как объяснить то,
что мой парижский дом задыхается от предметов, мне по большому счету не нужных
и никак со мной не связанных. Там и шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на
напольные вазы, переносные ширмы, воздушных змеев, морские раковины,
африканские и венецианские маски, кресла-качалки, курительницы для благовоний,
неработающие игровые автоматы, светильники в виде бивней слонов и бивни слонов
в чистом виде. Мне все равно, где покупать вещи, – на всех двенадцати
блошиных рынках Сент-Оэн, в антикварных магазинах или на аукционе. Мне важно
покупать их.
– Твоя страсть к вещам похожа на паранойю, –
говорила мне Мари-Кристин.
– Какие тайны ты хочешь ими завалить? – говорила
мне Анук.
Тайны. Уж они-то наверняка тебе известны, Анук, моя девочка.
Или это слепое подражание самой Анук? Или это слепое
подражание рюкзаку Анук и ее зашитым карманам? Как всегда неудачное.
– Это большое искусство – уметь носить в карманах
ненужные вещи. – Я так и вижу, как Анук сует в рот большой палец. По
старой детской привычке.
Большое искусство, как всегда, проходит мимо меня.
Мимо меня, короля ароматов.
Их семь, этих ароматов, сочиненных мной. Два мужских и пять
женских.
Два, которые я нашел совершенно случайно, и пять, которые я
целенаправленно искал. Они принесли мне удачу, известность, деньги… Они
полностью изменили мою жизнь – но почему мне так хочется забыть о них?
Откреститься, отказаться, стереть в памяти, распрощаться с ними навсегда. Не
как с опостылевшими любовниками, не как с друзьями, которые предали, – как
с соучастниками преступления.
Вряд ли оно когда-нибудь будет раскрыто, но существа дела
это не меняет.
И я точно знаю, что забыть не получится. И если даже я
извернусь и хотя бы на час, на день почувствую себя свободным – что-нибудь
обязательно напомнит о них: девушка, лижущая витрины где-нибудь на Риволи,
парочка воркующих за чашкой кофе голубков (и почему только юные влюбленные так
любят плескаться под струями одного и того же парфюма?), холеный чинуша из
пятого округа… Из десяти человек, которые пользуются духами, обязательно
найдется кто-то один, кто поливает себя именно моими.
В хронологическом порядке они выглядят так:
1. « Salamanca »
2. «Kothbiro»
3. «Minoritaire»
4. «Odji Maguado»
5. «C'est Moi»
6. «Qui?»
7. «Exodus»
«Salamanca» всегда была выбором свободных от предрассудков
самочек, им ничего не стоит взять на абордаж любую постель. «C'est Moi» – с
самого начала предназначались для пристяжных кобыл от бизнеса, единственной
мечтой которых остается сбросить под столом осточертевшие туфли и пошевелить
пальцами ног. «Qui?» сражают наповал юных идиоток с мозгами размером с пуговицу
от блузки. «Kothbiro» больше подойдет для адюльтера, a «Odji Maguado»…
«Odji Maguado» я посвятил Мари-Кристин.
Как же они нравились ей, бог мой! Ради «Odji Maguado»
Мари-Кристин отступила от своего, казавшегося незыблемым, принципа: никогда не
пользоваться духами. Мари-Кристин просто помешалась на «Odji Maguado»; в стиле
«Odji Maguado» мы даже провели ночь – единственную за три последних года ночь
вместе. Теперь-то я понимаю, что делать этого не стоило, – наши отношения
(и без того далеко не безоблачные) испортились окончательно. Возможно, я сболтнул
что-то лишнее – мы никогда не были так откровенны, как в ту ночь, ни до, ни
после. Возможно, ей показалось, что я сболтнул лишнее. Возможно, так показалось
мне самому. Но факт остается фактом – Мари-Кристин больше не вела со мной
разговоров, которые касались создания ароматов, хотя до этого принимала в моих
парфюмерных изысканиях самое живое участие. А дизайн флакона «C'est Moi» и
вовсе принадлежал ей: несколько сфер, вложенных одна в другую, и колпачок в
виде лепестка гималайского мака.
Первый флакон – для тягучей, страстной и чуть горьковатой
«Salamanca» – выглядел гораздо более эксцентричным, его придумал Ронни Бэрд.
Удачливый павлин, мазила-мистификатор, самовлюбленный сукин сын, я всегда
терпеть его не мог.
Мы встретились в тот самый день, когда я впервые потерял
Анук после восьмилетней разлуки. В том самом букинистическом, где обитал «Ars
Moriendi». Ронни Бэрд и был тем самым покупателем, для которого Бабетта
отложила книгу. Я увидел его, как и предсказывала престарелая весталка, ровно
через сорок пять минут: здесь павлин изменил себе, даже на открытие собственной
выставки он опаздывал по меньшей мере на полчаса.
Почему за сорок пять минут я не предпринял никаких усилий,
чтобы завладеть фолиантом? Ведь при желании я мог бы так запудрить мозги
Бабетте, что она сама отдала бы мне книгу, предварительно завернув ее в
подарочную упаковку и перевязав бантом. При желании я мог бы просто стянуть
«Ars Moriendi» или – хуже того – отнять его силой: за то время, что я провел в
магазинчике, нас никто не потревожил. Единственный посетитель и единственная
продавщица – вот как это выглядело со стороны. На вялое изучение окрестностей
прилавка ушло десять минут, затем (чтобы умаслить Бабетту) я приобрел потертый
блокнот с такими же потертыми пряжками и слегка тронутыми желтизной страницами.
Бабетта тут же сообщила мне, что партия таких блокнотов разошлась среди писучих
интеллектуалов, а один достался самой Франсуазе Саган, «а сами вы не пробовали
писать, молодой человек?».
Кажется, я ничего не ответил на этот вопрос, я лишь
улыбнулся Бабетте застенчивой улыбкой непризнанного гения. Этого оказалось
достаточно, чтобы Бабетта почувствовала ко мне прилив материнской, хотя и
слегка подпорченной намеком на инцест нежности.
– Мой парень тоже был писателем, – торжественно
объявила она.
– Известным?
– Известным он стать не успел. Погиб при трагических
обстоятельствах.
Круг трагических обстоятельств, исходя из личности Бабетты,
вряд ли был таким уж широким: вождение автомобиля в пьяном виде, передоз, драка
на почве неприятия экзистенциальных идей Алена Роб-Грийе, смерть в давке на
концерте «Лэд Зеппелин»…
– Сочувствую…
– А знаете… Он был очень похож на вас…
Ну конечно, за давностью лет все трагически погибшие и
безупречно молодые люди – опять же исходя из личности Бабетты – становятся
похожими на меня. В крайнем случае, на американского актера Джеймса Дина, тоже
трагически погибшего и тоже безупречно молодого.
Почему я не предпринял никаких усилий, чтобы завладеть
фолиантом? Неужели из-за безотчетного детского страха перед ним?..
Остаток времени был посвящен самой Бабетте, ее связи
(литературной, только литературной!) с Дюрренматтом и Фришем, обожаю
швейцарцев, а у вас есть подружка, молодой человек, кстати, как вас зовут?..
Назови я любое имя – оно бы тут же самым чудесным образом совпало с именем ее
покойного дружка. Но имя я назвать не успел – нежный голос колокольчика над
дверью сообщил о прибытии очередного клиента.
