Запах.
Он никуда не делся, он сидел на цепи и послушно подал голос
по первому моему зову. Не очень-то я поверил такой отзывчивости, памятуя о его
первом, толстомордом хозяине. Сейчас жженый мед на пару с ветивером лижут тебе
руку, а завтра эту же руку и откусят. Все еще морщась от боли в левом боку, я
достал блокнот, купленный в букинистическом Бабетты, и раскрыл его. Чем я хуже
Франсуазы Саган, в самом деле?.. Нет, я не собирался описывать произошедшее,
напротив, мне поскорее хотелось забыть и потрепанные ступни Бадди Гая, и
гортанные вопли Тома. Занести в реестр все компоненты запаха – вот чего я хотел
на самом деле. В моей первой тетради ароматы существовали отдельно друг от
друга, строго пронумерованные и закрытые в вольерах страниц. Не особый любитель
секса, я не давал спариваться и им. Быть может, зря, кто знает.
Но теперь все будет по-другому.
Блокнот на поверку оказался самым обычным ежедневником,
датированным, однако, все тем же 1968. Вряд ли это могло послужить знаком,
разве что для самой Бабетты, слившейся в экстазе с «Dillinger E'Morto», –
мы с Анук родились гораздо позже. А книга, унесенная в изъеденном
блохами-почитательницами клюве Ронни Бэрда, и вовсе не поддавалась никакой
хронологии. Да и черт с ним, шестьдесят восьмой, так шестьдесят восьмой. Вот
только до меня ежедневник уже кому-то принадлежал. И этот кто-то старательно
пометил его. На первой странице, в правом углу, я прочел:
Thierry Francois.
Интересно, кто такой этот Тьери Франсуа и что он поделывает
сейчас? Тогда, в шестьдесят восьмом, неизвестный мне Тьери бурной деятельности
не разводил. Да и вообще пребывал в анабиозе, если судить по нетронутому
ежедневнику. А почерк Тьери оказался чем-то похож на мой собственный, но не
очертаниями букв, а манерой их написания: видимый нажим в начале слова сменяла
некая апатия в его конце. Ну что ж, Тьери Франсуа, Гай Кутарба приветствует
тебя! И воспользуется твоей вещичкой, если ты не возражаешь. Некоторое время я
все еще зависал над именем, а потом промахнул добрую треть ежедневника и
остановился на сегодняшней дате.
13 мая.
13 мая 1968 года приходилось на понедельник, и это хоть
отчасти объяснило плачевный финал тени Бадди Гая. И вызвало у меня грустную
улыбку. Прямо под датой я записал в три строки:
Зеленый мандарин, лотос, магнолия, цветок абрикоса.
Гиацинт, жимолость, ветивер.
Жженый мед, кедр, лакрица.
И только потом заметил еще одну запись, сделанную тем же
почерком, что и имя на первой странице, упор на первые буквы и полное
пренебрежение к последним:
Salamanca?..
Слово красовалось на примыкающей к «13 мая» странице, это
был хвост 12 мая, самая верхняя строка, и мне потребовалось некоторое время,
чтобы вспомнить, что Саламанка – это провинция в Испании и, кажется, город с
тем же названием. Это единственное, что удается выудить из недр памяти,
подающим надежды интеллектуалом меня не назовешь. Уж не собирался ли Тьери
Франсуа отчалить в Испанию? В любом случае он уже давно сделал это, или не
сделал, отложил до лучших времен, а потом и вовсе забил болт – кого волнуют
события тридцатилетней давности?..
* * *
…Зачем я соврал Бабетте?
Я ведь не знаю ни слова по-испански, кроме «Hola»
[13]
, Испанию посещал лишь однажды, с коллекцией Мари-Кристин, и
Мадрид прошел мимо меня, затерялся в черно-белом геометрическом орнаменте на
джемперах. Зачем я соврал Бабетте? Один из ее многочисленных дружков был
испанцем, она сама сказала мне об этом; испанцем, бежавшим от Франко. Наверняка
прогрессивным молодым человеком левых взглядов, и верховным божеством в его
тотеме числился Мао-Цзэ-Дун, отрастивший троцкистскую бороденку. Наверняка он
нашептывал Бабетте что-то страстное, если не о мировой революции, то хотя бы о
ее дивной правой груди, так похожей на мяч для игры в регби (левая, как и его
собственные взгляды, вообще никаким сравнениям не поддается). Он нашептывал
это, и нашептывал преимущественно на испанском. А Бабетта явно принадлежит к
тем женщинам, которые никогда и ничего не забывают. И время от времени
подкармливают воспоминания, чтобы они не захирели.
Зачем я соврал ей?
Но отступать было поздно, Кристобаль так Кристобаль,
ворковать ей на ухо о ее же увядших прелестях я не собираюсь.
…Я появился в букинистическом за пять минут до закрытия.
Целый день я провалялся в постели, попеременно прислушиваясь то к боли в боку,
то к собственным ноздрям, у которых бродил запах. Я все еще не мог поверить,
что приручил его. Но факт оставался фактом: щенок, в шерсть которого были
вплетены магнолия и лотос, привык ко мне. Оставалось только придумать кличку,
конструкция из десяти слов
(зеленыймандаринлотосмагнолияцветокабрикосагиацинтжимолостьветивержженыймедкедрлакрица)
выглядела чересчур громоздкой. По зрелом размышлении, можно было назвать его
Бадди, но перед глазами тут же всплыли растрескавшиеся пятки нигера и дешевые
перстни на толстых корявых пальцах. Нет, Бадди не подходил категорически,
«Раколовка», этот филиал свободной от оков Африки, тоже не вызвала у меня
энтузиазма. Оставался еще один вариант, датированный двенадцатым мая 1968 года.
«Саламанка».
Почему я остановился на выцветших чернильных мечтах Тьери
Франсуа (или это был постскриптум к путешествию, такой же выцветший)? Просто
потому, что Саламанка оказалась на соседней – воскресной – странице, а если
хоть что-то находится рядом, идет стык в стык – на это стоит обратить внимание.
Мне л и, сиамскому братцу с зеркальным шрамом на затылке, не знать об этом?
Жаль только, что Анук никогда не придерживалась подобной точки зрения…
Как бы то ни было, имя для запаха было найдено. И довольно
легко прижилось. Теперь стоило мне только произнести его про себя, как запах
тут же принимался щекотать ноздри, хороший мальчик, ничего не скажешь.
К вечеру боль утихла, и я решил не откладывать свидания с
Бабеттой в долгий ящик. Чем быстрее я встречусь с ней, тем быстрее получу
информацию об «Ars Moriendi». И тем быстрее забуду свою вздорную попытку стать
испанцем.
…Букинистический встретил меня той же гробовой тишиной, что
и накануне, ни единого посетителя, какой волной сюда могло прибить Кении
Дорхэма с Майклом Фрэнксом, не говоря уже о погремушке Энди Уорхолле и
богемно-мосластой Аманде Лир, – уму непостижимо!.. Бабетта скучала за
прилавком с книжкой Дюрренматта в руках. Что ж, старый конь борозды не
испортит, настораживает только немецкое издание. «Дюрренматт» по-немецки я еще
осилил, но само название книги так и осталось тайной. Хорошо еще, что Бабетте
не пришло в голову вооружиться Гарсиа Лоркой! Кажется, он часто отдавал дань
колоколам (к колокольчику на дверях букинистического это не относится).
И тем не менее колокольчик звякнул, и Бабетта оторвала глаза
от книжки.
– Кристобаль, – проворковала она. – Вы
пришли, Кристобаль!
