– Привет, – шепотом отвечаю я, с трудом подавляя
желание прижаться щекой к ботинкам Анук. – Откуда ты знаешь, что я…
– Хочешь поп-корна?
Удержаться от искушения повернуть голову невозможно. Ведро с
воздушной кукурузой скрывает свитер Анук и часть подбородка, хорошо видны лишь
нос и глаза, света с экрана вполне достаточно. Прежде чем утонуть в них, прежде
чем в них захлебнуться, я вдруг замечаю, что они на секунду потеряли цвет. Так
долго преследовавший меня фиалковый цвет, ни на какой пленке, даже самой
чувствительной, его не зафиксируешь. Глаза Анук теряют цвет, но лишь на
секунду; лишь на секунду они становятся черно-белыми. Секунды явно
недостаточно, чтобы разглядеть в зрачках молоденькую Жанну Моро, но вполне
достаточно, чтобы понять: это – молоденькая Жанна Моро, никто иной.
Линн не спутала залы.
Все дело во мне. И в Анук. Интересно, как ей удалось
провернуть все это? Как ей удалось поймать меня на крючок «Диллинджера», ну
почему я все время забываю, что с Анук нужно держать ухо востро? Киношка – ее
поле, но мы и так всегда играем на ее полях, заросших болиголовом, а теперь еще
– и киношка. Кипа билетов в рюкзаке, «Batofar», «Accatone», «L'Arlequin»,
«L'Entrepot», «Le Balzac», «Le Champo», «Le Grand Rex»
[15]
, я
должен был сообразить, что к чему, Анук всегда дает фору. Анук всегда оставляет
шанс.
Мой единственный шанс увидеть хоть что-нибудь, кроме
«Диллинджера», – прилепиться к зрачкам Анук. И тогда «молоденькая Жанна
Моро» не пройдет мимо меня. И молоденькая Миу-Миу не пройдет мимо меня. И
молоденькая Изабель Аджани. И Мирей Дарк, тоже молоденькая. Впрочем, пусть
проходят, в гробу я всех их видел.
– Соленый или сладкий? – спрашиваю я. Задавать
этот вопрос бессмысленно, Анук обязательно выберет что-нибудь третье.
– Никакой. Полное дерьмо этот поп-корн. Хочешь?..
– Хочу.
Мой единственный шанс соприкоснуться с рукой Анук – сунуть
свою руку в ведро с лущеной кукурузой, может быть, мне повезет.
Мне не везет.
Рука Анук, как всегда, ускользает. Я хватаю пальцами лишь
горсть поп-корна, апофеоз американской гастрономической мысли, ничего не
скажешь.
– Ну как киношка? – снова интересуется Анук.
– Так себе, – осторожничаю я. Признаться Анук в
близких контактах с «Диллинджером» выше моих сил. – Не люблю смотреть
детективы. Особенно черно-белые.
– Тогда смотри на свою девушку, она у тебя симпатичная.
Я готов сквозь землю провалиться, пробить башкой пол в
зальчике Французской Синематеки, да еще прихватить с собой пару кресел и,
безусловно, Линн, бес меня попутал связаться с престарелой обольстительницей.
«Лифт на эшафот» – это как раз мой случай, дверцы уже распахнуты, осталось
только войти в кабину и нажать кнопку нужного этажа. Позавчера – Мари-Кристин,
сегодня – «русалка и немножко бонна», что подумает обо мне Анук? Ты совсем не в
себе, бедный мой сиамский братец.
– Действительно симпатичная, – в голосе Анук не
слышится ни иронии, ни насмешки, странно.
С трудом оторвавшись от ботинок Анук, я скашиваю глаза на
руку Линн, она все еще на подлокотнике, она лежит там с начала сеанса. Она все
еще на подлокотнике, но что-то неуловимо изменилось. Совсем незначительная
деталь, совсем незначительная, – как в примитивном психологическом
практикуме, которым так любят баловать себя журналы для бедных
домохозяек, – «найди десять отличий».
На безымянном пальце Линн больше нет кольца.
Отличие номер один – на безымянном пальце Линн больше нет
кольца.
Отличие номер два – это не рука Линн.
Отличие номер три – это не Линн.
Если это не Линн – тогда почему я не заметил, как она ушла?
Она не могла уйти, все это время наши плечи соприкасались, я бы почувствовал
малейшее движение, наши плечи почти соприкасаются и сейчас. Она не могла уйти –
так же как рука на подлокотнике не может принадлежать той Линн, которая
затащила меня в Синематеку. Это рука молодой девушки, хотя ногти уже не
выглядят такими ухоженными, они могут себе это позволить. Теперь.
Мне нужно успокоиться. Или окончательно поверить в то, что я
сошел с ума, а к этому я явно не готов. В пользу версии «я сошел с ума» говорит
одежда девушки. Точно такая же была на Линн: белая блузка с открытым воротом,
кашемировая кофта теплых тонов и черная юбка солнце-клеш, Линн все еще
поддерживает почти затухший вечный огонь шестьдесят восьмого. Она –
единственная, кто его поддерживает. Есть еще бусы, крупный необработанный
янтарь. Единственное предназначение янтаря (так мне казалось еще час назад) –
замаскировать морщины на шее Линн.
Теперь мне так не кажется.
Шея девушки, сидящей рядом со мной («мне нужно успокоиться»
– это не Линн; «я сошел с ума» – это Линн), почти совершенна, она кажется
взятой напрокат у Ингеборг Густаффсон, ведущей модели «Сават и Мустаки»,
терпеть не могу эту суку.
Я сошел с ума.
Прическа девушки, сидящей рядом со мной, тоже кажется взятой
напрокат – но теперь уже у самой Линн, Линн часовой давности. Конечно, час
назад волосы были не такими пышными, не такими блестящими, но это – та самая
«бабетта».
Я сошел с ума.
Света с экрана вполне достаточно, он обволакивает профиль
девушки: чистая линия невысокого лба (лоб у Линн часовой давности был гораздо
выше); слегка вздернутый маленький носик, пухлые губы (губы у Линн часовой
давности вовсе не были такими пухлыми); мне нужно успокоиться.
Мне нужно успокоиться.
– Что случилось, Кристобаль?..
Девушка поворачивается ко мне, проклятье, ей лет двадцать,
никак не больше, теперь она кажется мне дочерью Линн, сходство не вызывает сомнений.
Так же, как не вызывала сомнений поддельная фотография нашего с Анук отца,
оказавшаяся впоследствии фотографией американского актера Монтгомери Клифта.
– Что-то не так?..
Ничего особенного не случилось, малышка Линн, я просто сошел
с ума.
Смотреть на юную Линн нестерпимо. Анук, вот кто приведет
меня в чувство. В крайнем случае, ботинки Анук, они все еще заброшены на спинку
соседнего со мной сиденья. С Анук все выглядит естественным, более того –
единственно возможным.
На ботинки Анук налипла трава и лепестки цветов, а по
правому – ближнему ко мне – тупому носу «Камелотов» ползет улитка. Я вижу
влажный след, который она оставляет после себя, света с экрана вполне
достаточно.
– Стоит только найти лягушку, и все сразу встанет на
свои места.
Голос Анук убаюкивает меня, это тоже выход – замереть,
заснуть, пусть мне приснится юная Линн без кольца на пальце. И я даже не
вспомню о старой Линн – с кольцом.
