Extraction d'une poussiere d'oeil en bas.
Невинная хитрость влюбленной женщины, но откуда об этом
может знать случайно встреченная мной японка?..
Гравюры.
Гравюры в гостиной Мари-Кристин. Я видел их столько раз, что
напрочь забыл, что же конкретно на них изображено. Чайные красотки – да. Чайные
красотки с налетом эротизма – да, хотя ничего фривольного в гравюрах не
просматривается. А в названиях – и подавно. «Зеркало» (та, что справа от
светильника) и «Ширма» (та, что слева). Кажется, так. А может быть, «У зеркала»
и «За ширмой» – скорее всего; название и есть сюжет.
Девушка, стоящая за ширмой, не просто похожа на О-Сими, это
и есть О-Сими, вот в чем крылась причина фотографического сходства. О-Сими с
поправкой на два века. О-Сими с поправкой на прикрытый широким рукавом
подбородок. Мне никогда не хватало воображения, чтобы представить, за кем же
наблюдает стилизованная femme de chamber
[34]
с гравюры, но
теперь… Теперь я вполне могу допустить, что объект ее интереса – я и
Мари-Кристин. Я и Мари-Кристин с поправкой на два века. Я и Мари-Кристин с
поправкой на размер груди (Мари-Кристин), безволосый подбородок (я сам), на
суженные глаза (мы оба). Все истории повторяются, а уж истории страстей – тем
более…
– Отель «Ламартин Опера», – щебечет О-Сими,
И слыхом и таком не слыхал.
– Я живу в отеле «Ламартин Опера». Номер двенадцать.
Нуда, как я сразу не догадался! Мари-Кристин в моих объятьях
больше не интересует О-Сими. За два века наша с Мари-Кристин страсть
поистаскалась, обветшала, как рукава кимоно. И О-Сими сменила его – на джинсы,
легкую куртку и футболку навыпуск. В кармане куртки легко умещается
разговорник, а в задний карман джинсов можно сунуть ключ от номера в неведомой
мне «Ламартин Опера».
Если, конечно, О-Сими не сдает его портье.
– Завтрак в девять утра. Я никогда не пропускаю
завтрак.
Она никогда не пропускает завтраков, даже если это завтраки
в гостинице, срабатывает корпоративное азиатское мышление. А японцы за границей
– тоже своего рода корпорация. И ключ от номера О-Сими все-таки сдает.
Но любому ключу, хотя бы и гостиничному, всегда найдется
альтернатива. Например, табличка «Не беспокоить».
* * *
– …Писатели всегда лгут. А в книгах – особенно…
Я не перебиваю Линн. Не соглашаюсь и не отрицаю все,
сказанное ей, – просто не перебиваю. Иногда я впадаю в странное забытье,
топчусь на узкой полоске между сном и реальностью, что вполне объяснимо: ночью
я привык спать. Париж с его ночными прелестями нисколько не изменил меня, а
работа в «Сават и Мустаки» вымуштровала до абсурда. Модельный бизнес – всего
лишь разновидность графика, в котором здоровому восьмичасовому сну отведено
место в призовой тройке: красная ломаная на диаграмме, самая выразительная.
Впрочем, мой сон трудно назвать здоровым, с появлением Анук ко мне вернулись
все мои кошмары. Неизвестно, насколько все затянется, так что ночь с Линн можно
считать передышкой.
Ночь с Линн.
Моя ночь с Линн тоже балансирует на грани реальности, ее
квартира оказалась вовсе не такой, какой я представлял ее себе; никакими
цветочными горшками и пинцетом для выщипывания бровей на подоконнике здесь не
пахнет. Квартирой в общепринятом смысле – и подавно. Жилище Линн скорее
напоминает паутину в забытом углу забытой библиотеки. Или щупальца спрута, где
каждая присоска – всего лишь очередной ящик каталога:
Джойс-Диккенс-Доде-Чарльз-Буковски-интересно-какой-идиот-сунул-Буковски-не-в-ту-стопку?..
Линн обитает в том самом букинистическом, владелицей
которого является. Это не просто жилые комнаты над магазином, это –
естественное его продолжение. Вернее, не совсем естественное. Прямо над
зальчиком с книгами расположены четыре крохотных галереи: они идут от углов и
смыкаются в центре, образуя площадку. Я бы сравнил их с навесными мостами,
ориентированными по сторонам света. Площадка же представляет собой маленький
холл с парой кресел, диваном и круглым столиком посередине.
Розы и правда существуют, Линн не соврала.
Никогда не видел такого количества живых цветов. Их десятки,
может быть – сотни, все красные, без оттенков и полутонов, с едва
распустившимися тугими бутонами. Они стоят прямо на полу, в самых обыкновенных
стеклянных банках, Линн не очень-то заботилась об эстетике.
Линн вообще мало о чем заботится: «выдержанная мадера»,
которую мы пьем вот уже несколько часов, смахивает на портвешок из моей
северной юности; кофе, который мы пили в самом начале, ощутимо отдавал
желудями. И я искренне надеюсь, что до обещанной Линн paella valensiana дело
так и не дойдет.
– Писатели всегда лгут. А в книгах – особенно. Чем
больше писатель – тем больше ложь, Кристобаль.
Галерейки над магазином что-то неуловимо напоминают –
виденное, но забытое?., огрызок набережной в Дьеппе?.. К счастью, эта мысль
посещает меня лишь тогда, когда Линн не ходит по ним, за последние три четверти
часа она ни разу не присела. И здорово надралась, хотя я ни разу не видел,
чтобы она подливала себе в бокал, с которым не расстается. За последние три
четверти часа Линн так и не приблизилась ко мне. В ее передвижениях по галереям
есть какая-то система, но понять ее невозможно. Такой же невозможной кажется
мне и пустая болтовня Линн. Все эти воспоминания о порванных рубахах шестьдесят
восьмого, о разбитых подбородках шестьдесят восьмого, о надписях на сорбоннских
стенах – «Bourgeois, vous n'avez rien compris»
[35]
; о косяке с
марихуаной, выкуренном Линн за полтора года до разбитых подбородков (ее не
вставило, надо же!); о сумке, которую Линн забыла в метро в августе
семидесятого, – ничего особенного в ней не было, так, зубная нить со
вкусом мяты, мундштук от тромбона, ароматические палочки «cannabis», –
ничего особенного в ней не было, но Линн до сих пор жаль… Еще дольше Линн
топчется на лобстерах. Как-то ее испанец приволок целую сетку живых лобстеров,
по его утверждению – подарок от комманданте Фиделя, тогда это было модно –
любить Фиделя и ненавидеть империализм. Несколько часов лобстеры пролежали в
мойке, ни Линн, ни испанец не знали, как к ним подступиться. И под каким соусом
готовить – под имбирным или ананасовым, сторонники комманданте (опять же по
утверждению испанца) предпочитали имбирный. Линн же всем лобстерам и сторонникам
комманданте предпочитала занятия любовью. И они с испанцем отправились
заниматься любовью, а лобстеры вылезли из мойки и расползлись по кухне. И целый
вечер Линн и ее испанец потратили на то, чтобы загнать лобстеров обратно.
Линн не помнит год, но точно помнит дату появления лобстеров
в мойке – девятое сентября, вы не поверите, Кристобаль, но кровь у лобстеров –
голубая!..
Я знаю всю правду о лобстерах, улыбается Линн.
