И приближаются ко мне.
Они приближаются, я чувствую ритм их движения, подобрать к
нему музыкальную канву – не вопрос, «Let's do it» Эллы Фицджеральд или что-то
вроде того. Главное – чтобы ударные были приглушены и уравновешены вкрадчивыми
фортепьянными клавишами. Мои же собственные страхи ни приглушить, ни
уравновесить не Удается.
Я – легкая добыча. Я и пальцем не пошевелю, чтобы избавиться
от проклятых жуков, хотите сожрать меня, что ж, let's do it. Я – легкая добыча.
Интересно, видит ли меня сейчас Линн?
Кузнечики-кобылки уж точно видят. Один из них путается у
меня в волосах, как в траве, остальные затерялись в складках одежды, облепили
плечи, щекочут шею. Странно, но ничего отталкивающего в этих прохладных, почти
невесомых прикосновениях нет. Странно и то, что возня насекомых напоминает мне
поцелуи Мари-Кристин на заре нашего с ней романа. Мари-Кристин обожала шарить
языком в моем ухе, «поцелуй женщины-паука», вот как это называлось. Легкое
приятное жжение, нечто подобное я испытываю и сейчас. Очевидно, какая-то тварь
уже забралась вовнутрь, так и оглохнуть недолго.
Так и оглохнуть недолго, отстраненно думаю я, не делая,
однако, никаких попыток вытащить насекомое из уха.
– …Забавная вещь, Кристобаль… Девичья фамилия матери
Базза Олдрина, одного из астронавтов, побывавших на Луне, была Мун
[36]
.
Ну разве не прелесть?!.
Я не оглох, это снова Линн. Снова ее голос. Я не оглох и не
сошел с ума, хотя все предпосылки к этому имеются. Насекомые, совсем крохотные
и побольше; с лоснящимися панцирями, с жесткими подкрыльями, с нежным юношеским
пушком на лапках, даже пара кузнечиков-кобылок, даже медведки с раздвоенным
хвостом, похожим на садовый секатор, – не что иное, как составляющие
дурацкой фразы про неизвестного мне Базза Олдрина. Все они копошатся сейчас в
моем ухе, ну да, их нет ни на стеблях, ни на одежде; интересно, сколько
десятков (или сотен) жуков может вместить человеческое ухо?
Линн, вот кто знает это наверняка.
То, чего не знает Линн: никакой я не Кристобаль, начинающий
писатель; единственное слово, которое я могу без напряга произнести по-испански
– «Hola», вчера вечером я едва не погиб в автокатастрофе, американцы никогда не
были на Луне, моя любовница старше меня на двадцать лет, у меня есть
сестра-близнец по имени Анук. Мои ночные кошмары носят то же имя.
– …У Олдрина было прозвище – «непоседа»,
Представить собственное ухо не составляет никакого труда:
это тоннель, вопреки всем законам анатомии. Тоннель, забитый насекомыми, я уже
видел с десяток похожих – в Австрии и Швейцарии, а в одном даже застрял на два
часа, ощущение не из приятных, бедные жуки.
– А у вас было прозвище, Кристобаль?
Молчать дальше просто неприлично, это может обидеть хозяйку
и она уж точно никогда не расскажет мне об «Ars Moriendi». Я готов раскрыть
рот, но что-то явно мешает мне. Что-то поднимающееся из гортани. Никаких особых
неудобств это «что-то» не создает, ему просто смертельно хочется вырваться на
волю, только и всего.
– У вас было прозвище?
– Нет.
Мое «нет» выползает на свет божий в образе
стрекозы-пожарника (были еще и речники, и бомбардиры, но эта – пожарник, из-за
красного брюшка). Пожарник трещит крыльями и, слетев с губ, взмывает к куполу.
Достойный ответ любительнице черно-белых детективов и ее жукам, остается
надеяться, что он достигнет Линн (настигнет Линн?) в первозданном виде.
Линн не удивится, я знаю это точно.
Мне бы тоже пора перестать удивляться происходящему. И не
обращать внимания на толкотню и шуршание на языке, уж не личинки ли они там
откладывают?..
– А как вы прозвали меня, Кристобаль? Вы ведь наверняка
как-то меня прозвали.
– Никак.
– Бросьте, Кристобаль. Книга вам так и не досталась,
было от чего прийти в уныние. – Линн издевается надо мной, определенно.
– Она предназначалась другому. Тому, кто пришел раньше.
Было бы странно, если бы вы продали ее мне, а не этому художнику.
– Ронни Бэрду.
– Да.
– И вы проторчали здесь целый час, вы все-таки
дождались…
– Сорок пять минут, – поправляю я Линн.
– Сорок пять минут. Времени вполне достаточно, чтобы
придумать мне какое-нибудь обидное прозвище.
– Зачем? Вы не виноваты, Линн. Книга предназначалась
другому.
– «Предназначалась» – очень точное слово… Писатель
должен быть точным в выборе слов, вы делаете успехи, Кристобаль. Ничего
случайного. Вы ведь появились в моем магазине совсем не случайно. Я права?
– Нет, – я выпускаю вверх, к куполу, еще одного
пожарника. Уж не знаю, которого по счету.
Нужно положить этому конец, а заодно и избавиться от
наседающих на меня сухих розовых стеблей. Для начала я пытаюсь плеснуть в них
остатками мадеры: дохлый номер, жидкость увязла в бокале и никак не реагирует
на все мои телодвижения. Она кажется приклеенной к стенкам, хотя я пил из
бокала совсем недавно, каких-нибудь десять минут назад, и мадера исправно
стекала мне в глотку. Правда, и цвета она была другого.
Чтобы убедиться в тщетности своих усилий, а заодно и закрыть
тему с чертовой мадерой, я сую палец в бокал. Ничего сверхъестественного не
происходит, и палец не встречает никакого сопротивления, жидкость как жидкость
– есть от чего прийти в уныние, Линн права.
Но никакого уныния я не испытываю. Никакого уныния, скорее –
ярость. Выплеснуть вино из бокала не получается ни со второй, ни с третьей
попытки, это и приводит меня к мысли, что между изгородью из сухих стеблей и
вином (в его нынешнем состоянии) существует связь.
Между вином, розами, кузнечиками-кобылками и куполом,
невесть как вздувшемся в самом сердце вполне обычного дома. Неизвестно,
существует ли связь с самой Линн и если да – не кровосмесительной ли она
является?
Кровосмесительная.
Почему именно это слово вертится у меня на языке? Именно это
словосочетание – «кровосмесительная связь». «Кровное родство» подошло бы
больше. Слишком много красного. Да. Вокруг слишком много красного. Красные
перья кузнечиков-кобылок, красное брюшко стрекоз, псевдомадера, я стал часто
думать о крови, ведь только у лобстеров она голубая.
Если верить Линн.
Я не верю Линн, и зачем только я позволил затащить себя в
этот чертов букинистический? Я не верю Линн, хотя она ни разу не солгала мне.
Напротив, это я, я лгал ей с самого начала. Но сокрушаться поздно, назад ничего
не отыграешь.
Жидкость в бокале (я все еще продолжаю называть ее мадерой –
по инерции) вспухает. Я замечаю это в самый последний момент: огромный пузырь,
больше похожий на выброс болотного газа, он вот-вот лопнет. Но не пузырь пугает
меня, хотя само по себе зрелище не из приятных. Не пузырь, а то, что находится
под ним: неясные, смутные очертания чьего-то лица. Это не лицо из моих ночных
кошмаров, я бы обязательно вспомнил его, их не так уж много – лиц, которые я
видел во сне, и десятка не наберется, включая покойную фотомодель Лилу и
Мари-Кристин. Это не лицо Анук, она и в кошмарах ускользает от меня. Ничего
похожего, но…
