– И что же делал Ги в морге? Никакого особенного
эстетического интереса у него не было, правда? Он ведь не художник, как вы…
– Я был удивлен. А потом подумал, что в морг рано или
поздно попадает любой человек. И для этого вовсе не обязательно умирать. Все
теряют близких.
– Вы решили, что Ги Кутарба потерял близкого человека?
–Да.
– Это произошло в тот день, когда ваш приятель Руфус
вытащил пинцетом улитку из трахеи этой женщины?
–Да.
– Семнадцатого июля?
– Да, это был июль. Страшная жара. Руфус жаловался что
мощностей его холодильника не хватает.
– Ги приходил, чтобы забрать чье-то тело?
– Нет. Во всяком случае, никаких разговоров при мне не
велось. Да и Руфус обязательно сказал бы мне…
– Тогда что он делал в морге?
– Не знаю.
– Но как-то же он объяснил свое присутствие?
– Он сказал, что заблудился.
– Довольно странное объяснение.
– Мы ведь встретились не в прозекторской… Ги сказал,
что навещал знакомого в госпитале, спутал этажи и попал сюда, в морг.
– И вы ему поверили?
– У меня не было оснований не верить ему. Ги не
выглядел смущенным или застигнутым врасплох.
– Кого он навещал?
– Мало ли кого… Меня это не интересовало.
– Что было потом?
– Я сказал, что у меня кое-какое дельце в местном
морге…
– И он предложил составить вам компанию для культпохода
к мертвецам?
– Это я предложил. А он согласился. Мой замысел тогда
только формировался… «Завтраков с Руфусом»… И мне было интересно, что скажет
Ги. Мне было особенно интересно, что скажет Ги…
– Почему?
– Долго объяснять.
– Значит, вы не только пили вино и молчали?..
Лжесвидетельство карается законом, Гаэтано.
В каждый первый понедельник месяца он приходил ко мне в студию.
И тогда мы пили вино и молчали. Других дней и недель это не касалось. В другие
дни мы могли поговорить о чем угодно, мы ведь часто сталкивались в офисе «Сават
и Мустаки»… Мы могли поговорить о чем угодно – о раковинах, об этой сучке
Ингеборг Густаффсон… Но первый понедельник месяца – это ритуал. Понимаете?
– С трудом.
– Ритуал нельзя нарушать. Иначе… Иначе чистейшее,
дистиллированное, утонченное сэппуку превратится в банальное харакири.
– А есть разница?
– Вы слишком умны для фараона, Бланшар. А разница есть.
Ну это как… Даже не знаю… Харакири – это то, что думают о японцах другие. А
сэппуку – это то, что японцы сами думают о себе. Сэппуку – всегда ритуал. А
харакири – всегда нарушение ритуала.
– Но результат один и тот же?
– Да. Тут вы меня поймали…
– Все равно занятно, хотя слишком много японского.
– В чем?
– В воздухе. Придется проконсультироваться у знакомой
японки. Это вам Ги поведал о разнице в терминах?
– Почему Ги?
– Мало ли… Может быть, у него тоже была… знакомая
японка. У него была знакомая японка? Милашка с раскосыми глазами?
– Не знаю. Если и была, то Ги никогда не говорил мне об
этом. Он вообще не распространялся о своих женщинах.
– А вы и не спрашивали.
– Нет.
– А мадам Сават?
– Все знали, что они любовники. Что с того?
– Так это Ги рассказал вам о сэппуку и харакири?
– Нет. Потому что знакомая японка была как раз у меня.
Работала на показах у Джона Галлиано.
– Еще одна ипостась этой вашей… Ингеборг Густаффсон?
– Угу. Ингеборг Густаффсон в макияже а-ля «Прощай,
Хоккайдо».
– А вам не казалось, что мадам Сават старовата для Ги?
– У женщин не существует возраста. Если бы я думал
по-другому, я бы не был фотографом. Вам этого не понять…
– Возможно. Значит, вы вдвоем отправились к Руфусу.
– С трудом успеваю за ходом вашей мысли, Бланшар. Да,
мы отправились к Руфусу.
– И?
– И я их познакомил. «Руфус Кассовиц – Ги Кутарба. Ги
Кутарба – Руфус Кассовиц». Руфус как раз занимался телом… Марианны.
– И что Ги?
– А что – Ги?
– Он как-нибудь отреагировал?
– На Руфуса?
– На тело.
– Никак.
– Никаких эмоций?
– Никаких.
– И вас это не удивило?
– Представьте себе. Я был слишком занят женщиной, чтобы
обращать внимание на Ги.
– И все-таки…
– Ги просто смотрел на нее. Просто смотрел, как смотрят
в окно.
– Руфус производил вскрытие?
– Вскрытие он произвел позже. Когда мы ушли. Но до
того, как мы ушли, Ги сказал, что женщина по-настоящему красива. Я сказал, что
смерть – лучший визажист. Руфус сказал, что хорошо бы кому-нибудь слетать за
пиццей. А женщина и правда была красива.
– Что было потом?
– Руфус полез ей в рот. Так, в порядке осмотра… Не
думаю, что он ожидал увидеть там улиток. Он вытаскивал их по одной, маленьких и
побольше. И все они были живы, все одиннадцать штук. Потом Руфус достал
двенадцатую – пинцетом из трахеи. Меня едва не стошнило.
– А Ги?
– Если бы и Ги едва не стошнило, это был бы перебор.
Нет, он отреагировал довольно сдержанно.
– Не каждый день изо рта покойника выуживают живых
улиток… Значит, никакой особой реакции от Ги не последовало?
– Почему же… Он посоветовал Руфусу загнать их на
птичьем рынке.
– Здравая мысль.
– Еще бы не здравая. Улитки-то были живы, не давить же
их в самом деле… Руфус так и поступил. Отнес на рынок одиннадцать штук, а
двенадцатую оставил себе. Ту, что вытащил из трахеи. На память. Она до сих пор
живет у него в стеклянной банке. Питается виноградными листьями. Иногда мы с Ги
ее навещаем…
– Вот как? Это наверняка была идея Ги…
– Это была моя идея. Для таких идей Ги недостаточно
эксцентричен.
– Ясно… Вы виделись с Ги в период между четырнадцатым и
двадцать третьим мая прошлого года?
– Как я могу помнить? Столько времени прошло…
– Но события в морге вы описали достаточно подробно… А
между маем и июлем не такая уж большая разница.
