Анук.
Анук, моя девочка. Анук, вот кто привел меня сюда. Анук
хотела, чтобы я нашел «Ars Moriendi», – и я его нашел. Но мне, как всегда,
не хватило времени, мне не хватало его в детстве – не хватило и сейчас. Почему
Анук была так важна эта книга и почему мне самому кажется, что в ней я получу
все ответы на все вопросы? Во всяком случае, на один уж точно получу: как мне
удержать Анук. Может быть, знание, которое мне откроется, и позволит ее
удержать… Почему я так верю в это, Анук?..
– А что случилось со Стрижом, Линн?
Мои слова снова застают Линн врасплох – в который уже раз,
они неудобны, как камешек в туфлях. И Линн морщится, как будто ей в туфель и
вправду попал камешек.
– Кажется, ночь кончилась, – неожиданно говорит
она.
Ночь действительно кончилась, вот черт, как же я не заметил
этого?
…При свете дня второй этаж букинистического съеживается и
как будто уменьшается в размерах. Теперь в нем нет ничего инфернального, хотя
все так и осталось на своих местах: галерейки, сходящиеся к центру, и площадка
с креслами и журнальным столиком.
Светящегося купола над головой тоже нет.
Его и быть не могло, это самый обыкновенный парижский дом,
потолок идет ему куда больше. Люди с верхних этажей – люди без воображения – вполне
могли бы жить и здесь, и ничто бы не поколебало их психику. Пробивающийся из
всех щелей солнечный свет беспощаден, от ночного кошмара и следа не осталось. И
только теперь я замечаю пыльный налет на книжных полках: пожалуй, Линн говорила
правду – как хозяйка букинистического она не преуспела.
Жаль, что Эрве Нанту погиб. Уж он никогда бы не допустил
пыли на полках. Совершенно машинально я пытаюсь найти взглядом брешь в
разнокалиберных корешках, ту самую, которая едва не покалечила мне руку;
пытаюсь найти – и не нахожу.
Я и не должен был ее найти.
И светящегося купола никогда не существовало. Существовала
только смерть Эрве, если, конечно, Линн не солгала. Если эта ночь мне не
солгала.
– Вы ведь думаете об Эрве? – спрашивает Линн.
– Да, – я вздрагиваю. – Я думаю об Эрве.
Откуда вы знаете?
– Здесь нельзя думать ни о чем другом. Здесь все
осталось так, как было при жизни Эрве. Здесь, на втором этаже. Я имею в виду
книжные полки. А кофе кончился, – Линн хочется поскорее выпроводить меня,
кто бы мог подумать!..
– Я не очень-то люблю кофе, – мне и самому
хотелось бы убраться отсюда поскорее.
– Я провожу вас, Кристобаль…
– Спасибо за ночь, Линн, – вполне искренне говорю
я.
– Не торопитесь благодарить, милый мой…
«Не торопитесь благодарить» звучит довольно угрожающе, но
разбираться в хитросплетениях смыслов у меня нет никакого желания. Вряд ли
теперь хоть что-то может удивить меня – меня, бессчетное количество раз
спускавшегося по ступеням, успевшего побыть и Эрве, и Энрике, и ящерицей с
картины, один лишь Стриж от меня ускользнул. Даже если сейчас на второй этаж
букинистического снова опустится ночь – я нисколько не удивлюсь.
Но пейзаж вокруг меня неизменен: Линн и солнечный свет, Линн
и книжные полки, Линн и лестница, Линн и розы вдали, у журнального столика.
Впрочем, Линн рядом со мной нет. Сейчас она гораздо ближе к
розам в банках, чем ко мне.
– Кристобаль! – зовет меня Линн. – Идите
сюда, Кристобаль!
Розы мертвы, вот почему Линн звала меня. Розы по-прежнему
мертвы, удручающее зрелище.
Я не знаю, что смерть сделала с Эрве Нанту, но вряд ли она
оказалась благосклоннее к несчастным цветам: все те же свернувшиеся стебли, те
же высохшие головки, несколько часов назад я уже наблюдал за их кончиной,
теперь Линн предлагает мне пережить тягостную процедуру снова.
– Вы видите, Кристобаль? – шепотом спрашивает у
меня Линн. – Вы же помните, какими они были?
– Да.
– Они стояли здесь тридцать лет… И все тридцать лет
казались только что срезанными… Вы верите мне, Кристобаль?
– Да.
Шутки времени, Линн, это всего лишь шутки времени. Время
продолжает существовать здесь по одному ему понятным законам. Тридцать лет розы
казались только что срезанными – но и мертвы они тридцать лет, меньше пыльному
цветочному кладбищу не дашь. А то, что всплыл этот факт только сейчас, –
всего лишь шутки времени, Линн.
Линн плачет. Или мне только кажется, что она плачет?
– Успокойтесь, – я впервые касаюсь руки Линн.
Мне и самому необходима изрядная доля самообладания:
кладбищенская патетика не для меня, заброшенные склепы из цветов – тоже.
Сходство со склепом усиливает спертый воздух, забивающийся в ноздри, – и
рука Линн. Она холодна, как лед, она абсолютно неподвижна, ее слепок вполне мог
бы украсить надгробие Эрве или Энрике, не имеет значения, оба имени начинаются
и заканчиваются одинаково.
– Успокойтесь, пожалуйста…
– Все в порядке, Кристобаль. Все в порядке.
Я все еще держу Линн за руку. То ли мои слова возымели
действие, то ли Линн сама сумела справиться с собой, но холода в пальцах больше
нет. Напротив, никогда еще я не касался такой живой, такой горячей плоти.
Невидимые токи бродят под кожей Линн; в этих токах, в этой коже заключены все
самые откровенные признания, на которые человек способен только в юности. Я сам
не решился бы на них никогда, я не произнес их ни разу за всю свою никчемную
жизнь – может быть, поэтому она кажется мне такой никчемной?.. Шероховатости на
коже – я ощущаю каждую из них в отдельности, длинные узкие полоски, следы от
царапин.
Линн не плачет, нет, я ошибся. Линн смеется.
– Боже мой, я свободна… Неужели я свободна, боже мой…
– Все в порядке, Линн.
– Да… Да… Спасибо вам, Кристобаль… Вы даже не
представляете… Спасибо! Вы были посланы мне… Это знак… Знак. Идемте, я провожу
вас.
– Может быть, – я даже не делаю попытки
высвободить руку Линн, – может быть, мне лучше остаться?
– Не стоит. Я и так отняла у вас непростительно много
времени.
…Спуск по лестнице оказывается намного короче: всего лишь
семь ступенек. Семь – против ночных четырнадцати, и как я мог принять за
ловушку самый обыкновенный лестничный пролет? Дубовые панели, картина под
стеклом в простенке, единственное, что смущает меня, – на перилах нет
бокала; я ведь оставил его здесь, а теперь его нет, нуда черт с ним…
– Занятная картина, – самым непринужденным тоном
говорю я, останавливаясь на площадке.
– Вы находите? – взгляд Линн равнодушно скользит
по стене. – Она просто прикрывает дырку в панелях, давно хотела ее снять.
Сменить на что-нибудь более современное. Все-таки у моего министра-джазмена
напрочь отсутствует вкус. Это ведь он подарил.
