– Что-нибудь еще, мсье?
– Да, – я не намерен сдаваться, поездка на
лиссабонском фуникулере должна завершиться хоть чем-нибудь.
– Слушаю.
– Японка. Японка из двенадцатого номера. Ее зовут
О-Сими. Мадемуазель О-Сими.
К лицу парня неожиданно приливает кровь, даже волосы его
начинают отсвечивать красным, я явственно вижу заляпанные кармином пряди.
– Она ушла. – Парень смотрит на меня почти с ненавистью,
если бы О-Сими одолжила ему провезенный контрабандой самурайский меч, он
разрубил бы меня пополам. – Она ушла. Ее нет.
– Вы уверены?
– Ключ на месте, – на стойку с ключами он даже не
смотрит.
– Вы уверены?
Мне нравится злить его. Тайного воздыхателя О-Сими, любителя
суши, фильмов Китано в долби-стерео и ролевой игры-симулятора «Атака на
Пёрл-Харбор», где из всех предлагаемых персонажей он всегда выбирает японского
летчика-камикадзе. Мне нравится злить его. И еще – насчет пейнтбола по выходным
я поторопился. Такого вряд ли увлечет бездумное беганье по полигону и пальба
шариками в закамуфлированные торсы противников. Черная майка не первой
свежести, с белесыми разводами под мышками выглядит почти концептуально,
особенно в сочетании с тремя вытатуированными на левом плече иероглифами, тоже
мне, самурай хренов. Не пейнтбол по выходным – брошюрки о все тех же самураях –
под подушкой, во все остальные дни недели. Что-то вроде «Харакири: притворись
его знатоком». При его феерической работе цепного пса у стойки он накопит на
билет до Токио года этак через полтора, учитывая расходы на пансион с
одноразовым питанием и посещение священной горы Фудзи. Трех дней в пансионе и
одного посещения Фудзи окажется вполне достаточно, чтобы понять: Япония –
совсем не такая, какой ее описывают в брошюрках, а Пять Запретов, Пять
Постоянств и Шесть Гениев никого уже не волнуют. И всю оставшуюся жизнь этот
потный сосунок будет проклинать Страну восходящего солнца, не оправдавшую его
допотопно-самурайские ожидания…. Господи, как же мне нравится злить его!..
– …Ключ на месте.
– Вы уверены?
– Я уверен.
– Можно оставить ей записку?
– Да, конечно, – после секундного замешательства
скромный портье берет верх над летчиком-камикадзе. – Оставляйте.
В мои планы вовсе не входило оставлять записку О-Сими; час,
проведенный на речном кораблике, слишком неубедительный повод для знакомства,
но уж очень мне не нравится тип за стойкой.
– У вас не будет бумаги? – Я уверен, что никакой
бумаги портье мне не даст.
– Да, конечно. Ручка вам нужна?
– Да. Спасибо.
Под тяжелым взглядом портье я наскоро набрасываю записку,
складываю ее вчетверо и оставляю на стойке. Оставаться в «Ламартин Опера»
дальше бессмысленно. Но эти иероглифы на плече сосунка-портье… Мне не нужно
даже притворяться их знатоком, чтобы понять красно-фиолетовый торжествующий
смысл: «Ну что, выкусил?..»
– Скажите, какое сегодня число?
– Сегодня? – вопрос застает портье врасплох.
«Пятый день пятого месяца по лунному календарю» извиваются иероглифы, и парню
стоит большого труда держать их в узде. – С утра было пятнадцатое мая. А
что?
– Ясно. Еще раз спасибо. Я могу подождать мадемуазель
О-Сими? – неожиданно говорю я.
– Можете. Только, боюсь, вам придется ждать до вечера.
Раньше шести-семи она не появится.
– Вы, я смотрю, хорошо осведомлены…
Моя невинная реплика снова заставляет портье покраснеть, и
этот уход в глухое, без всяких полутонов, красное что-то неуловимо напоминает
мне. Что-то, что совсем недавно заставило меня содрогнуться, а мое собственное
сердце – едва не выскочить из грудной клетки. Наваждение длится несколько
секунд, не больше: ровно столько понадобилось портье, чтобы в очередной раз
справиться с собой.
– Я не осведомлен… Просто мадемуазель О-Сими живет
здесь уже несколько дней…
– Значит, она будет не раньше шести?
– Скорее всего, – парень переводит дух.
– А ресторан у вас есть?
– Нет.
Губы портье плотно сжимаются – этот ояпонившийся призрак
оперы посчитал вопрос личным оскорблением, хотя патриотом ламартиновой
богадельни не выглядит. Sans restaurant
[59]
, sans repas
[60]
– дыра дырой, кто бы сомневался. Но только здесь могут
предаваться ленивой созерцательности такие вот хреновы самураи, это вполне
вписывается в их картину мира.
– А где я могу выпить чашку кофе? – по-прежнему не
унимаюсь я.
«У себя дома, мудак», – хихикают иероглифы. И как
только портье с ними справляется?..
– Здесь рядом есть кафе. Через два дома по четной
стороне. «Pres de la rainure».
«Pres de la rainure». И парень за стойкой, и его иероглифы,
и О-Сими моментально вылетают у меня из головы. Впрочем, «вылетают» – не совсем
точное слово: отталкивая друг друга локтями, они просачиваются сквозь шрам на
затылке, скатываются вниз по желобу из нашего с Анук детства. По тому самому
желобу у бойни, до краев заполненному кровью животных и запахом гибискуса.
«Pres de la rainure» – и есть желоб. «У желоба», если быть
совсем точным, Анук не могла не оставить мне знак. У желоба – там я и буду ее
ждать.
– Спасибо, – говорю я парню, ненужная трата
драгоценных секунд, от Анук меня отделяют всего лишь два дома по четной
стороне.
– Не за что, – бросает он мне в спину. И уже у
самой двери я слышу, как он еще раз окликает меня. – Подождите, эй, мсье…
Да пошел ты, сволочь!..
Улица у «Ламартин Опера» пустынна, если не считать высокого
араба, идущего по противоположной стороне мне навстречу. Лица его я не вижу, но
это определенно араб: белый бурнус, развевающиеся белые одежды, темные, почти
черные щиколотки. От араба ко мне движется первая волна удушающего тепла, она
проходит сквозь меня, едва не сбив с ног, забивает рот песчинками, а голову –
очередным прозрением: это снова не Париж, вот черт.
Это не Париж, но и не Lisboa, оглянувшись на только что
покинутую гостиницу, я вижу, что изменилась и она. Высоких витринных стекол нет
и в помине, лишь глухая красно-оранжевая стена с бойницами и одинокий тент над
входом. Красно-оранжевый (с незначительными вариациями) растянулся метров на
пятьсот – двух– и трехэтажные постройки похожи друг на друга, лишь тент над
входом в гостиницу придает улице некоторое разнообразие. А в самом конце, почти
у кромки низкого горизонта, красно-оранжевый переходит в насыщенный синий, я и
понятия не имел, что небо может быть таким синим. Интересно, имел ли об этом
понятие lieutenant, алжирское сумасшествие Линн?
