– Двух патронов не хватает, – сообщает Анук,
осмотрев обойму. – Но семь – на месте.
Два патрона, две пули – матери и ее любовнику, чтобы не
повадно было петь в душе фальшивым голосом. Со времен Алжира, со времен
песчаной бури, в которую он выпустил весь свой трясущийся от страха боезапас,
lieutenant многому научился. Лаконичности в убийстве уж во всяком случае.
Анук поднимает пистолет обеими руками (выглядит она ничуть
не хуже Джона Уэйна, последнего ковбоя и великого мачо) и прищуривает глаз в
поисках цели.
Второй этаж «Monster Melodies», где мы сейчас сидим, почти
пуст, если не считать парочки меломанов в наушниках в дальнем конце. Но до них
всяко больше, чем заявленные Анук пятьдесят метров. Самая выгодная мишень – я.
От этой мысли у меня начинает сосать под ложечкой, но даже если Анук наставит
армейский MAS на меня, я не шелохнусь и не стану по-бабски дергать щекой:
ненавижу, когда она во мне разочаровывается – Анук, моя девочка.
– Неприятные физиономии, – лишь на секунду
задержавшись на мне, дуло MASa движется дальше. – О таких и кошка не
заплачет.
Джин Келли и Дебби Рейнольде на старой афише, вот кого имела
в виду Анук. Да еще Дональд О'Коннор. Все трое, взявшись под руки, синхронно
повторяют одно и то же танцевальное движение. Все трое – в плащах и шляпах,
Дебби Рейнольде посередине.
«Поющие под дождем», 1952 год.
– Bang! – смеясь говорит Анук, имитируя звук
выстрела. – Bang! Bang!..
Кровавое пятно расплывается на прикрытой бумажным плащом
груди Джина Келли. Кровавое пятно расплывается на груди Дональда О'Коннора.
Меньше всех повезло Дебби: шляпа слетела с ее головы, по лицу струится кровь. Я
вижу это так же отчетливо, как вижу саму Анук. Никто из троих не фальшивил,
петь под дождем совсем не то, что петь в душе; красавец, красотка и
душка-их-приятель совсем не то, что чинуша из департамента общественного
транспорта, зачем Анук сделала это? Красавец, красотка и душка-их-приятель,
физиономии у них не неприятные, совсем наоборот, Анук явно погорячилась.
– Bang! – Анук все еще не может
остановиться. – Bang! Bang! Bang! Bang!..
Теперь шляпа слетела и с Джина Келли, теперь шляпа слетела и
с Дональда О'Коннора, вместо лиц – кровавое месиво.
– Давай, – говорит Анук. – Теперь ты. Давай,
Хорошо, что афиш с Фредом Астером и Джинджер Роджерс
временно нет в продаже. Но я бы не смог выстрелить и в чинушу из департамента
общественного транспорта, и в лягушку тоже, я бы не смог выстрелить ни в кого.
– Давай! – Анук нетерпелива,
BangBangBangBangBangBangBang!.. Анук произнесла это ровно
семь раз. Ровно столько патронов оставалось в обойме.
– Боюсь, ты извела все пули, – я предельно
осторожен.
– Я уже говорила тебе – ничего не нужно бояться.
Ловким движением Анук выбивает обойму из рукояти пистолета,
как будто всю жизнь только этим и занималась. Патронов по-прежнему семь, мне не
отвертеться.
– Ну?!
– Я… Я не знаю, Анук…
– Даже попробовать не хочешь? Это же просто. Вот,
смотри.
Только не она. Одри Хепберн из «Забавной мордашки», Одри
Хепберн в роли продавщицы книг Джо, «Как быть восхитительной» назывался
танцевальный номер, перенесенный на афишу, Анук целится именно в него. Только
не Одри Хепберн, только не она.
– Не нужно… Пожалуйста, Анук.
– И давно ты сохнешь по продавщицам книг? –
непонятно, кого имеет в виду Анук: Линн или Одри Джо.
– Нет.
Я не должен был говорить «нет». «Да» – тоже не вариант. Оба
эти слова предполагают наличие у меня каких-либо отношений с продавщицами книг;
возможно, они и имеются, но уж никак не подпадают под определение «сохнуть». «Я
не хочу, чтобы ты палила почем зря в несчастные афиши» – так было бы вернее.
– Линн, твоя девушка… Она ведь продает книги?
Одри – Джо больше не мишень, и слава богу. Анук оставила
эксперименты со стрельбой и теперь сосредоточенно почесывает дулом переносицу.
– Линн работает в букинистическом. Мы там и
познакомились.
– А ты что делал в букинистическом? Не ты ли сама
привела меня туда, Анук?..
– Что делал? Искал одну книгу.
– Бедный мой братец. Все, что ты ищешь, обычно находят
другие. Не расстраивайся, такое случается с большинством людей.
– Но ведь лягушку-то я нашел? – ненавижу, когда
Анук разочаровывается во мне.
– Да. Лягушку ты нашел.
– И что делать теперь? – спрашиваю я, втайне
надеясь, что Анук сообщит мне что-нибудь новенькое об «Ars Moriendi».
– Теперь? Ищи птицу, Гай. Стоит только найти птицу, и
все сразу встанет на свои места.
Она издевается надо мной, определенно. Но ни ярости, ни
злости я не испытываю. Я готов вечно сидеть с Анук на полу второго этажа
«Monster Melodies», я готов слушать о чем угодно – о лягушках и птицах и о том,
что без низа не существует верха, и о том, какой я трус. Трус из трусов,
никчемный братец, вяло вступившийся лишь за Одри – Джо Стоктон с афиши
«Забавной мордашки». Она была продавщицей книг, как Линн; стала манекенщицей,
как я, профессиональная солидарность налицо. Анук бросает пистолет мне в
колени, уж она-то наверняка знает «Как быть восхитительной». Мои воспоминания о
«Забавной мордашке», еще не вытесненные до конца отвратной физиономией
«Dillinger E'Morto», включают в себя: «Он любит – и она любит», «Поцелуй меня и
помиримся», Анук умерла бы со смеху, если бы я ляпнул что-нибудь в этом роде.
– Держи свой пистолет, Гай.
– Зачем он мне? Оставь его у себя.
– Я никогда ни у кого не беру вещей, Гай. Мои вещи –
это мои вещи. А чужие – это чужие.
Билеты с оторванными корешками, уйма монет без гражданства,
нож, «Ключ к герметической философии» – вот и все содержимое рюкзака Анук,
армейский MAS (калибр 9 мм) отлично бы в него вписался.
– Пистолет не мой, Анук.
– Неважно, кому он принадлежал раньше. Важно, у кого он
находится сейчас. И еще…
– Что?
– У меня есть еще кое-что для тебя, Гай.
– Кое-что для меня?
– Подарок.
«Это прекрасно», пропел бы Фред Астер, оставивший Джинджер
Роджерс ради «Забавной мордашки». «Это прекрасно, поцелуй меня и помиримся»,
пропел бы Фред Астер под окнами Одри, на пустынной улице, танцуя с собственным
зонтиком.
Петь я не умею. Танцевать, впрочем, тоже.
Подарок? Для меня, Анук? Нет, правда?..
Анук слегка приоткрывает губы: на кончик языка надето
кольцо, только Анук умеет проделывать такие штуки с языком. Мне хочется так же
высунуть язык – в конце концов, мы ведь близнецы, узколицее, узкоглазое
сиамское отражение друг друга. Если бы только Анук мне позволила – хоть на
секунду, на долю секунды – коснуться языком ее языка… Напрасные мечтания, мне
никогда не узнать, какие тайны хранит ее язык, Анук и сама тайна за семью
печатями. Анук никогда не дарила мне не то что кольца – вшивой пуговицы от юбки,
и вот, пожалуйста, кольцо. А дарить кольцо – это что-нибудь да значит. Если бы
только Анук мне позволила – коснуться языком ее языка…
