Вот так я и попал на родную Лубяночку, которая, сука,
простоит целой и невредимой, наверно, до конца света.
Каким образом я вообще пролез в органы, вы узнаете позже.
Всему свой час, и не путайте меня, пожалуйста.
Глава 12
Участок ваш прекрасен. Сосны, кедры, елочки… Парнички…
Бассейн. Моря вам мало, козел? Выложен бассейн мрамором. Я так и думал, что
украли этот мрамор со строительства дома творчества Литфонда. Воруют, гниды,
потихонечку, Рядом с вами, кажется, Евгений Александрович Евтушенко строит?
Умница. Когда кормежка идет, не надо болтать, не надо зевать. Надо кушать, а не
то обскачет какой-нибудь Виль Проскурин или Роберт Сартаков… Да-а! Не было еще
на Руси таких блядей. Не было. Дорожки красненькие тоже милы. На чем мы
остановились?
Мощные были в Чека сюжетчики и истинные фантазеры. Я и поэта
одного знал. Честное слово, не вру! Майор Миловидов. Артист… Лирик. Романтик.
Протоколы допросов вел исключительно белыми стихами, кажется, ямбом, как в
«Борисе Годунове». Херово у него дело обстояло только с фразой «по существу
дела могу показать следующее», Она никак не влезала в ямбическую строку и не
поддавалась расчленению. Избавиться от нее тоже было невозможно. За одну такую
попытку Миловидов схватил пять суток ареста с отбытием срока по месту работы.
Зато со всеми показаниями он справлялся мастерски и любил говаривать: «Сочиняет
дела народ, а мы, чекисты, их только аранжируем». К сожалению, башка у меня
всегда была забита своими заботами, и я, мудак, не удосужился притырить для
потомков пару отрывкое из многочисленных трагедий и драм майора Миловидова.
Одна начиналась примерно так: «По существу дела могу показать следующее: Я,
Шнейдерман, вступив в преступный сговор в тридцать втором году пятнадцатого
марта с давнишним сослуживцем Месхи, где ныне проживает неизвестно, а также с
Бойко, сторожем больницы, Проникли ночью, и инструментарий, который накануне
был Врачами законсервирован, стерилизован для срочных операций на селькорах,
избитых кулаками зверски за помощь коммунистам в продразверстке, что вызвало
насильственную смерть от зараженья крови многих, готов нести заслуженную кару,
учесть чистосердечное признание, а ценности народу Возвратить, селькорам
убиенным нами слава смерть кулакам прошу принять в колхоз».
Много натискал Миловидов таких монологов. Первое время
начальство помалкивало, боялось обвинений в ретроградстве, В потом замочили
Миловидова по-тихому в подъезде железным прутом и пришили дело о его убийстве
группе честных юнцов. Вот так. Но сам он успел пошуровать как следует. Успел.
Гранат… Персики… Грядочки… Киндза… Мята… баклажанчики… а в
вилле на стенах даже Ренуар и гравюры Дюре ра. Сильны вы, гражданин Гуров,
сильны. Через такие пройти огни и воды, назлодействовать, уцелеть, быть на
хорошеи~ счету у партии, отгрохать такую домину, обеспечить себе, детям и
внукам счастливую старость – это надо уметь. Вы конечно, мудро поступили,
записав все имущество на зятя. Мудро. Его доходы легализованы. За бюсты Ильича
платят миллионы. Я это знаю. Но, между прочим, мы занимаемся моим делом, а не
вашим. Поэтому давайте вернемся к моей жизни от вашего имущества. Позволю себе,
раз ушел у нас разговор об эпохе массового сочинительства в органах, вспомнить
одно дельце… Восстановите, пожалуйста, в памяти образ ближайшего помощника вашего
папеньки, Влачкова… Я помогу. Высокий здоровяк. Красив. Внешне добродушен.
Улыбка всегда имелась. Ворот нараспашку. С песней вырезал он и согнал с земли
настоящих крепких мужиков нашего уезда. Выступать любил. Попал вот в эти лапы
уже вторым секретарем обкома. Я завел, оказавшись в органах, списочек отряда
папеньки вашего. Влачков первым попал вот в эти лапы. Понял ваш немой вопрос.
Папенька тоже в конце концов попал в них. Он у меня оставался напоследок, на
закусочку. Не спешите. И до него дойдет наша мирная беседа.
Глава 13
Брал я Влачкова сам. Санкцию на арест в те времена получить
было просто, Донос состряпал мой кирюха, тот самый первый секретарь обкома,
только что ушедший на «пензию». Я вам о нем, кажется, рассказывал. Донос был
прост, как правда. Влачков якобы выпустил всю обойму из маузера в портрет
Сталина.
Жил Влачков в домине не хуже вашего. Под участок отхватил
кусок парка культуры.
Пришел я его брать один, без помощников. Я это любил.
– Здравствуйте, – говорю, – Виктор Петрович.
– Здравствуйте, товарищ Шибанов. Удивлен. В чем дело?
– Зашел, – говорю, – прямо со службы.
Извините. Есть разговор неприятный. Касается лично вас.
Он уже начал, конечно, метать икорочку, но было это
совершенно незаметно. Наоборот, пока мы шли по холлам и коридорам в его кабинет,
шутил, хвастался коверными интерьерами, показал коллекцию старинного оружия,
реквизированного у безобидного доктора Глушкова. Самого доктора шлепнули за
попытку организовать «террор против обкомовцев, умело возбуждая низменные
инстинкты обывателей оружием времен Минина и Пожарского».
В домине Влачкова полно было челяди и пропах он весь
перманентной, как тогда говорили, аморалкой – пьянством и блядством.
Несут нам шестерки в кабинет водочки, икорочки, балычка,
ветчинки, грибков, патиссончиков – один к одному – маринованных, это я как
сейчас помню, и Смирновской водки, настоящей, старой, царской еще Смирновской
водки. Выпили, хотя я чуть не сблеванул, когда чокнулись. Шатануло меня даже.
Рухнул я в памяти на миг на печку нашу и зашел духом от того, как пулю за пулей
осаживал Влачков в моего дядю. Пулю за пулей, и почему-то глаза убийцы
выпучились, словно рвались из орбит, и побелели…
– Будем, – говорю, – здоровы!
– Постараемся. Выкладывайте. Слышал, между прочим, о
вас, как об отличном товарище, настоящем криминалисте и стойком большевике.
– У меня, – говорю, – в кармане донос на вас.
Подписанный. Не анонимный. Но фамилию, сами понимаете, назвать не могу… Тир у
вас есть?
– Есть. В подвале. Сами понимаете, если завтра война,
если завтра в поход…
– Это – да, – говорю и читаю вслух донос, как он,
Влачков, ставит в собственном тире вместо мишеней портреты Сталина, а иногда и
других членов политбюро и шмаляет, шмаляет по ночам, стараясь попасть в лоб или
же в глаз вождю. Бывет, развлекаются целой компанией… Половые оргии
производятся прямо в тире, под выстрелы…
– Адский бред! – говорит Влачков. – Адский!
– Я, – отвечаю, – тоже так думаю. Бред,
действительно, собачий. Поэтому я и пришел.
Сам донос рву и бросаю в камин. Влачков руку мне пожал. Еще
выпили. А донос я сжег, ибо сообразил, что хоть он и прост, как правда, да
мороки с ним не оберешься, Нужно будет представить в деле вещественные
доказательства – пробитые пулями портреты Сталина и его урок, плюс
баллистическая экспертиза и прочая мура. Мне она была ни к чему. Рисковать я не
имел права… не имел…
