А что я, отвечает, фрайер, что ли, срок себе по пятьдесят
восьмой наваривать? Покойник умер довольный, а я помиловку просить буду за
увековечиванье слов гражданина Ленина. Знаете, что он просил меня наколоть
ужасные вещи? Даже выговорить страшно, не то что колоть!
Тут крайкомовцы начали совещаться и решили, что в таком виде
перезахоронение Шварцмана невозможно. Это будет политически неправильно.
Вызвали паталогоанатомов. Те удалили со спины покойника ленинский афоризм, и
кусочек кожи был послан Сталину к семидесятилетию со дня рождения от имени
умерших и раскаявшихся перед смертью врагов лысенковской биологии… Шаромыжку
впоследствии досрочно освободили, а на стенах лаборатории, где Шварцман шаманствовал
с дрозофилами, нынче установлена мемориальная доска…
Кис, кис, кис! .. Ишь ты, куда уселась, сиамская рожа! Я вот
всажу тебе сейчас из своего ласкового «Вальтера» косточку промеж глаз! .. Не
верти башкой, мерзкое животное, не мешай, стерва, целиться! .. Успокойтесь,
гражданин Гуров. Это я вас пужанул слегка, а вы уж сразу, как Александр
Матросов, под пистолет претесь. Может, сами пулю в лоб хотите и – с концами от
меня и бессмысленной жизни? «Тогда садитесь и не питюкайте. Выкладывайте лучше
насчет душевных реакций на разрушение нормативных отношений к ценностям. Наш
договор остается в силе.
Дочь вашу мы не потревожим, Как вещала она для бурлящей
Латинской Америки о проблемах коммунистического вас питания, так и будет
вещать, пока, конечно, латинские страны слушают эту говенную ложь о чистейшей
якобы нравственной атмосфере жизни советского общества. Кроме всего прочего,
дочь ваша стучит нам, оказывается, со школьной скамьи. Крыса. Настоящая крыса.
Ваша плоть, ваши зубки, ваша мертвая серость душонки. Стучит, блядюга… Молчать!
Я повторяю: бля-дю-га, потому что стучит она, как Стаханов в забое, закладывает
и анекдотчиков, и сплетников, и тех, кто тряпками фарцует. И ведь никогда ее,
паскудину, не расколят сослуживцы, потому что механика функционирования стукачей
сейчас у нас совершенна.
Мы изредка дезавуируем подонков, ублюдков или совершенно
порядочных людей и убиваем с ходу пару зайцев. Подонки держат себя в рамках,
если не катятся в дерьмо, а люди порядочные, узнав, что их считают стукачами,
нервничают, умеряют свои либеральные наклонности, некоторые в конце концов
перестают доверять сами себе, действительно начинают постукивать, другие,
перенервничав, перекомплексовав, перестают осторожничать и исключительно для
того, чтобы их не считали стукачами, делают глупости: подписывают письма
протеста, распространяют Самиздат, передают содержание Голосов, и тут-то мы их
– к ногтю. С работы, от кормушек разных – в жопу, от диссертаций, повышений,
допусков к статистике и прочей сверхсекретной документации, от поездок в Соцлаг
и в Каплаг, от пирога, короче говоря – ко всем чертям.
Почему, спрашиваете, я говорю «мы выявляем», «мы – к ногтю»?
Потому что по долгу службы, по соответствию званию и ролвеой установке я ведь
все-таки не граф. Я помогаю органам делать всю жизнь как раз то, с чем мне
надобно было бы активно бороться и поэтому я дохлое говно, которому нет теперь
ни спасенья, ни прощенья.
В общем, дочь ваша будет в порядке… Крыса! Блядюга! Она еще
в либералках, сучка, числится. Во Францию мы ее давеча для понта нашего не
пустили, материал зарубили, как якобы недостаточно боевой и бросили временно
для пущей маскировки с Латинской Америки на Австралию тискать очерки о
моральном облике молодого советского человека – строителя коммунизма. Вот что
происходит… Итак, выкладывайте. Слушаю…
Глава 26
Как все оказывается просто! Порожденный истерическим страхом
за свою шкуру холодный расчет. Ни отца, ни мать вы в такие моменты не
воспринимали как близких по крови, да что уж говорить по крови! Вы не
воспринимали их вообще как людей, как особей, которым дороги и необходимы
биологически и воздух свободы, и хлеб с маслом. Вот что такое торжество
совершенных принципов коммунистического воспитания, выдуманных Сатаною и
воплощенных в жизнь гомункулюсами вроде вас, гражданин Гуров…
Не все, слава Богу, дети предавали родителей, соседей,
друзей и близких родственников. Не все. Я понимаю, что вы всего-навсего один из
многих. Но все-таки – рекордсмен! Замочить и маменьку, и папеньку – это,
согласитесь, и в уленшпигелевские времена считалось мировым рекордом
злодейства, штурмовать который не отваживались даже самые низкие души…
Значит, страх, расчет, само мерзкое деяние, после которого
не было пути назад, и приспособительная для выживания работа механизма
вытеснения из психики импульсов тревоги, боли, сожаления, сострадания и
воображения состояний отца и матери. Ну, и время, время, стирающее в памяти и
дела, и лица, и дерганье ножками умирающего в последних судорогах стыда… Вот
как все, оказывается, просто. А сонм блядей, реки коньячные, социальное
счастье, азарт дельца, вечный напряг пребывания в роли коммуниста и
руководителя, воспитание дочери, перевод нахапанных бумажных деньжат в ценности
были для вас демагогическими моментами, тащившими по жизни и абсолютно
отвлекающими от прошлого. Хорошо, что вы не свистнули насчет того, что идейные
соображения поддерживали в вас силу жить после трагического предательства отца.
В праве на трагизм вам отказано вообще. И я бы все равно не поверил. Хотя
многим говнюкам казалось, что именно идейные соображения поставили их перед
страшилищной рожей трагического конфликта. Они хотели идейностью, мнимой,
разумеется, оправдать злодейство. Истинная идея в подобных случаях приводит
нормального человека к выбору: отказ от отречения и предательства или
самоубийство. Это вам, гражданин Гуров, не в брянском гастрономе: тут вам
третьего не дано. Я не встречал буквально ни одного подонка, сумевшего надуть
самого себя так искусно, что органически уверовал он в свою идейность, как
побудительную причину «субъективно трагических» и «объективно необходимых»
актов предательства и отреченья, Хотели они освятить подонство, слова говорили,
и вы говорили слова, личико, страдающее высоким страданием, делали, дымились на
трибунах, казались все вы, казались, подчеркиваю, идейными, а на самом деле…
Говно вы на самом деле! И никто лучше вас не знал тогда и не чувствовал, какая
чудовищно лживая и грязная туфта – ленинская, большевистская, классовая мораль.
То есть, антимораль, оружие Сатаны Чертилыча в борьбе с ценностями, данными
человеку Богом. Так я и думал, что никакой реакции человеческой на разрушение
этих ценностей не было в вашей душе, гражданин Гуров… Холод… Расчет… Инерция
существования… Беспамятство… Бездушие… Пустота… Вы – крыса! .. Вы – крыса! И вы
мечетесь по лабиринту от одной крысоловки к другой, к третьей, к четвертой, к
сотой, и каждая – вот фокус, – оказывается не смертельно-губительной, а
наоборот, спасительной, потому что в той вон крысоловке приманка – мизинец маменьки,
вон в той – папашкин вострый глаз, в этой – честь, в этой – совесть, и вы жрете
приманки, жрете, и Асмодей открывает тогда затворы, и вы вываливаетесь из
крысоловок на волю, жирные крысы, обратно в лабиринт, усваивая с каждым разом
все лучше и лучше, что в крысоловках даже с невообразимо страшными приманками
не смерть, а спасение! .. Понимаемое, кстати, нормальными людьми как смерть.
