Тут я в соответствии со своим планом даю указание прижать
урок, врежимить им в лобешник кое-что неприятное, затянуть петлей желудки и так
далее. Часть урок, разумеется, не выдержала, скурвилась, ссучилась, пошли урки
в нарядчики, в хлеборезы, в банщики, в коменданты, в – придурки в общем, и началась
предсказанная Ильичем великая резня. Оставшиеся в законе режут у меня сук и
падл, а падлы и суки, естественно, рубят, колют и давят блатных. И рубка эта
идет во всех лагерях Советского Союза без исключения. Верх берут то одни
сволочи, то другие. Бывали у каждой из сторон случаи беспримерного героизма,
мученичества за веру и слепой фанатической исполнительности. В это время как
раз отдыхал СССР от смертной казни и поэтому суке или блатному, убившему
двадцать, скажем, рыл, больше четвертака дать не могли. Закон есть закон.
Вверху только руками разводят: вот все-таки башка была у Ильича, вот гений!
Редеют ряды блатного мира, вырезаны почти все его аристократы, осталась одна
вшивота, действительно потерявшая человеческий облик, и вот она-то и выполняла
у нас функции органов внутренней безопасности: держала в страхе политических и
бытовиков. А их тогда сидело на нарах больше двадцати миллионов рыл. А знаете,
что такое, гражданин Гуров, двадцать миллионов рыл? По гениальному определению
величайшего демографа всех времен и народое – это население Дании, Швеции,
Голландии, Норвегии и Швейцарии вместе взятых по одному делу… Я получил за ту
акцию орден Ленина и поэтому частенько пользуюсь «феней».
Вы правы, возможно в глубине души я чувствую себя уркой.
Замечание это делает вам честь. Кстати, зовут меня мои коллеги и гуси из самых
верхов Рукой. Взгляните на мою руку… Руки крупней, могу поспорить, вы не
видывали. Я ведь своих подследственных гавриков, гражданин Гуров, не колошматил
пресс-папье, я подходил к ним вот так… брал в свою лапу ебало, пардон, лицо…
вот так… и тыльная сторона моей железной ладони упиралась в подбородок, а нос
был зажат между пальцев… вот так, гражданин Гуров… губы тоже намертво
припечатаны… глаза вдавлены до мрака с искрой… тихо… тихо… должно быть тихо… и
концы моих пальцев по-медвежьи загребают вашу кожу с затылка, чтобы морщины на
лбу собрались в гармошку и посинели… вот так… и вот вы задохнулись не столько
от боли, сколько от гипнотического ужаса… а теперь взгляните на себя в зеркало…
Взгляните, не бойтесь. Я кому скаэал взглянуть в зеркало, падла?.. Не узнаете
себя? Правильно. В этом весь фокус. Я реставрировал вас. Я подогнал черты
вашего лица под вашу же внутреннюю сущность, и ни один косметолог вам уже не
поможет. Я снял с вас маску. Скажите спасибо. Я ведь сделал чужое дело. Обычно
этим занимается смерть, но ей Редко удается подогнать заподлицо душу к рылу до
его разложения. Не успевает смерть. Маски, они крепки, гражданин Гуров… Крепки
маски… Но и лапа вот эта крепка! Недаром «Рука» – моя чекистская кликуха…
Садитесь. Сейчас мы с вами чифирнем, слегка эакусим и двинемся дальше…
Глава 2
Я вижу, вы паршиво спали, гражданин Гуров. Это – моя вина.
Нынче получите снотворное. Но между прочим, я удивлен: обычно мои гаврики
кемарят как дети, и сны им после ужасных допросов, чехарды стрессов, а вгонять
в них я, поверьте, умею, сны им снятся самые мирные, счастливые и сладкие, с
папами, мамами, детками, любовницами, с курортами, с приглашениями в Кремль,
где Калинин – старый, безмозглый и безвольный козел, или вонючая свинья –
Шверник вручают им ордена, золотые звезды и почетные маузеры. Вопросы ко мне
имеются?..
Мучить я вас, в общем, не собираюсь. Цели, во всяком случае,
у меня такой нет… Официально допрашивать я вас тоже не собираюсь. И подписывать
вы тоже ничего не будете. Что все это значит? Это значит, что из 250000000 рыл
я выбрал одного вас для задушевной беседы. Почему именно вас, повторяю, поймете
по ходу дела. Не за красивые же глазки и не потому, что из известного мне
крупного промышленного ворья вы самый изворотливый, самый замаскированный,
самый мудрый и матерый ворюга. Настоящий урна! Нет, не поэтому. Это все детали
сюжета. Крючок же в другом фаэтоне. В другом. Скоро кучер Вася откроет ворота и
закачаемся мы с вами, гражданин Гуров, на мягких, как пух, рессорах, и поплывет
мимо нас, когда откинет ветер занавески окон, наше прошлое в коротких
штанишках, забрызганных кровью, дробленой костью и серым веществом.
Ах, вам дурно? Можете не завтракать. Это ваше личное дело.
Поголодайте денек-другой. Вам – только на пользу. Жирок скинете, нагуляете
аппетит. Я же с вашего разрешения врежу еще икорочки и пропущу рюмочку. Никогда
не думал, что так трудно будет разговориться, хотя ждал сей минуты давно. Очень
давно. Всю жизнь, можно сказать. Предвосхищать ее в воображении порой трухал,
то есть боялся, ибо игру я вел смертельно опасную и понимал, что в любой момент
можно с треском погореть. Да! Да! Не промахнуться, не допустить ошибку, такого
со мной быть не может, и вы убедитесь в этом вскоре, гражданин Гуров, а просто
погореть. Даже самые главные наши старые урки и то не уверены, что их вдруг не
заметет какой-нибудь шустряк помоложе. Ленина схавали, Троцкому темечко
раздробили, Сталина довели до кондрашки, Берию замочили, Никите заячьи уши
замастырили, а меня, мелкую, в общем, мандавошку, можно в один миг вывести
политанией.
Помните события в Португалии? Врезал дуба Салазар, преемника
его, Каэтану, болван Спинола скинул, и вот слушаю я дома «Немецкую волну» и
серею от болотного страха. Арестована вся тайная полиция. Я, хотите верьте,
хотите не верьте, впал в детство и представил, как вдруг ни с того, ни с сего,
просто в силу существования политических случайностей, происходит ужасный
катаклизм. Рабочие заводов «Красный пролетарий», «Серп и молот», «ВИЛ» совместно
со злорадстеующей либеральной интеллигенцией и с помощью кремлевского караула,
ошалевшего от тлетворной службы в мавзолее, очистили барак на Старой площади от
старых урок, затем, тут рукой подать, оцепляют родную мою Лубянку, откуда я
месяцами не выходил, бывало, работал, жрал, спал и срал, и попадаю я сам в
трюм… + Еле добрался тогда на карачках до телефона. Сердечный приступ.
Очухался, слава Богу. Очухался, но ужас от того, что время идет, а минуточка
заветная все еще за горами, так и не сгинул из сердца. Конечно, кому-кому, а
мне думать и, главное, представлять в жутких образах происшедший катаклизм по
меньшей мере глупо. Структурочку нашу я знаю. Крепка наша структурочка. Однако
держится-то она на страхе! Вот вы инстинктивно, гражданин Гуров, кивнули, и
ясно мне, что вы тоже это прекрасно понимаете.
Есть у меня кирюха, связаны мы были крепко кое-чем в
прошлом, первым секретарем обкома всю свою жизнь он проработал. Приезжает в
Москву, встретились, пообедали, идем по Красной площади, он и говорит: «Все,
Рука! Отбздел я свое. Пензия! Теперь мне ничего не страшно. Дети пристроены.
Все за границей. Внуки тоже пойдут по дипломатической линии. Ни война мне не
страшна, ни переворотик. В том и другом случае за границей будет лучше. Мы еще
пожалеем, что не зарываемся в землю, как косорылые китаезы. Пожалеем! А что
делается внутри? Ужас, Рука, ужас! Лично моя область спилась в сардельку! Двое
врачей-психиатров наводить взялись статистику. Сколько у меня алкашей, пьяниц,
пристращающихся, уже подохших от алкоголизма, получивших инвалидность, сколько
калек породила вся эта шваль и так далее. Взял я с врачей подписку о
неразглашении данных. Приносят однажды статистику свою. Еб твою мать, Рука!
Глаза у меня на лоб полезли от ихних цисрр. Но дело-то не в том, что пьют. Тыщу
лет Россия пьет. Дело в том, что Пьют сивушное говно, от которого наступает
перерождение клеток мозга, дуреют, сволочи, на работе и дома! Шмурдяк какой-то
жрут, бормотуху, Солнцедар, чернила, и главное, с ЦРУ это никак не увяжешь, или
с жидами. Вот в чем трудность антиалкогольной пропаганды. Велеть бы
промышленности выпускать очищенное зелье, чтоб хоть не дурели рабы моей
области, но тут снова заколдованный круг! Надо расширять мощности, а Косыгин
денег не дает. Справляйтесь сами. Улучшить качество зелья за счет уменьшения
количества? нельзя! Резко возрастет инфляция, а я по борьбе с ней на первом
месте в Союзе. Алкоголизм съедает избыток моих бумажных денег. Что делать? От
сивушной дури растет преступность. Хулиганье людям проходу не дает. Огнестрельное
оружие делать стали в „ящиках“ всякие умельцы. А ты думаешь, не добралась до
нас сексуальная революция? Добралась и шагнула еще дальше. В общем, глаза у
меня на лоб полезли от той статистики. Но и это – полбеды. Жрать нечего! Вот в
чем вопрос! Мяса нет, рыба соленая и тухлая, от консервов рыбных гастрит пошел,
тысячи работяг на больничных, а в ЦК насчет жратвы лучше не звонить. Ответ
один: во время войны было хуже, и то победили. Дают понять, чтобы вообще не
совался с этим делом. И снова невезуха: выездной рейд этой ебаной шмакадявки
„Литературки“. Социологи решили выяснить, как у меня обстоит дело с разводами,
анкетирование развели, дотошные паразиты. И вот тебе – уже готовы результаты:
75 процентов разводов из-за полной и частичной импотенции мужчин. Опросили
мужиков. И снова – у 75 процентов не стоит из-за алкоголизма и регулярного
недоедания мяса, рыбы и прочего гематогена. Начальник УКГБ приносит сводочку:
болтовня, пессимизм, ропот, доходящий до прямых выпадов, попытки некоторых
интеллигентов проанализировать внутреннее положение страны при полном
отсутствии информации о нем в прессе и так далее. Просто предбунтовая
обстановочка. Объявись какой-нибудь Стенька Пугачев, и как минимум не миновать
забастовки. Принимаю меры. Прошу командующего округом начать маневры. Провожу
процесс диссидента Булькова по обвинению в содержании притона. Печатаю
фельетоны насчет жидов из галантереи и облснаба, запрещаю грузинам и армяшкам
торговать на рынке овощами, фруктами и цветами, устраиваю показательные
выступления наших прославленных фигуристов, зову на помощь Зыкину, Никулина,
Ореро, Песняров, Райкиным и Кобзоном глотку своим либералам-жидам затыкаю и
разряжаю слегка обстановку. Уф! Неужели, думаю, до пензии не дотяну, неужели
они там, наверху, не могут прикрыть эту полушпионскую лавочку – социологию?
Неужели не понимают, что разрядка, детант проклятый, хоть он и на руку нам
внешнеполитически, нож медленный в спину – мне же, у меня дома? И тут снова
невезуха. Всего, Рука, не предусмотришь. Это у нас, большевиков-сталинцев,
слабость ¦ 1. Домработница моя, Тася Пекшева, проститутка, исполнительница
бывшая, лейтенант, опытный человек, убийца, пошла домой из обкомовского ларька
пешком. Пешком, блядища, пошла. Что-то стряслось с автомобилем. Шофера я вышиб
после той истории из партии. Пошла, значит, гадина, пешком с сумкой полной и
авоськой. Слабость у нее, видишь ли, была к авоськам. Идет и не замечает, как
два стерляжьи хвоста из этой проклятой авоськи выглядывают. Подходят трое
пьяных, как назло не жиды и с самиздатом не связаны филолог, историк и физик.
Дружки. Подходят к Таське и спрашивают, что это за рыба у нее и откуда. Где ее
выбросили интересуются. Таська не растерялась, сбрехнула что-то и мотанула от
них. Снова догнали, физик схватил ее за грудки и завопил: „Коля! Клянусь
Курчатовым, это – стерлядь!“. Таська обоссалась сразу от страха, распатронили
дружки на виду у всех мою сумку и авоську и все катастрофа. Вывалили либералы
проклятые на асфальт стерлядь, банки с икрой, колбасу, ананасы, вырезку,
спецсосиски, масло экспортное, карбонад, мороженую клубнику и жевательную
резинку для жены. Полгорода сбежалось поглазеть на партийную снедь. Не тебе мне
рассказывать, что там при этом говорилось, какие восклицания слышались, намеки
и аналогии, не тебе, Рука. Наперли на Таську, она и раскололась, откуда волокет
продукты. Но и это полбеды. Будто бы никто ничего о нас не знает. Знают. Рыкают
даже сквозь зубы. Таська, когда отбили ее гебисты от толпы, психанула и
заорала: „Я вас, суки, вот этими руками стреляла и еще стрелять буду! Всех на
мушку возьму! Слава Сталину!“ Город забурлил. И тут я обьявляю ему шах. Кидаю в
магазины продукты из армейских запасов, гоню стратегических свиней на
мясокомбинат, занимаю у соседа сгущенку, пивом велю на улицах торговать и по
местному телевидению приказываю пустить „Семнадцать мгновений“. Уф! Отлегло. И
с ходу ставлю мат. Объявляю по радио о выявлении чумного больного. Чума!
Сценарий сочинил лично я. После „мгновений“ этих сраных дикторша, я ее лично
драл, сообщала о ходе противочумных операций. Пришлось гебистам похимичить с
инсценировочками. Но им все равно делать было нехера. Выиграл я этот бой у
народа. Выиграл. Вышиб из партии пару председателей колхозов, отдал кое-кого
под суд за срыв снабжения населения продуктами первой необходимости, прилавки
опять опустели, но тут сняли Подгорного, опубликовали проект новой конституции,
и жизнь вошла в свою колею. Под конец немного повезло. Приходит один из
психиатров, занимавшихся алкогольной статистикой, и доносит мне, что его
коллега собирается все собранные чудовищные данные о моих спивающихся
пролетариях переслать Сахарову, которого очень вы, Рука, проморгали. Что
делать? Иду по банку. Предлагаю сучьей роже-стукачу кафедру в институте, а он
хочет облздравотдел. Там миллион за пару лет сколотить можно, потом купить дом
в Крыму и послать нашу бесплатную медицину ко всем чертям. Соглашаюсь. Обещаю.
Но не перестану я удивляться, как это за шестьдесят лет нашей власти
наплодилось в моей лично области так много настоящих злодеев. Ну, мы-то с тобой
– ладно. Таких, как мы, всего пятеро: я, ты, Кудин, в черном ботинке Блондин и
еще в пизде один. А этому стукачу тридцать пять лет. Работа есть, жена, дети,
музыку любит, стихи пишет, книжка в „Молодой гвардии“ вот-вот выйдет, а он,
скотина, стучит так гнусно и грязно на своего коллегу и друга. Сам понимаешь,
облздравотдел – плата слишком большая за донос даже при нашей инфляции. Хмырь
болотный обязался убрать того либералишку. Я поставил жесткий срок: два дня.
Сработал, надо сказать, мерзавец чисто: отрава, укол и медзаключение: инфаркт.
Статистику я сжег, а хмырине говорю: «С завтрашнего дня будешь лектором обкома
по борьбе с алкоголизмом. Ты – убийца. Я убийцу при всем своем желании не могу
назначить завоблздравом. Ты у меня всю область перетравишь, а работать и так
некому. И не пи-тюкай, падла! Скажи спасибо, что сейчас не тридцать седьмой! Ты
бы уже рядом со своим дружком на Горьком кладбище осенний дождь пустыми глазами
пил и червяками закусывал! Понял, говорю, змей? Веришь, Рука, он даже не
побледнел, и нагло, блядь такая, выпросил у меня из фонда обкома однотомники
Булгакова, Мандельштама и, кажется, Ахматовой. Ушел с книжечками под мышкой.
Зачем они там в Москве дают народу читать про Пилата, Христа, Белую Гвардию и
так далее? Лучше уж что-нибудь про еблю пусть печатают. Отвлекать народ надо, а
не привлекать… Ах, Иуды, Иуды! Большой путь вы проделали от тридцати
сребреников до моего облздравотдела. Его, однако, вам не видать, как своих
ушей. Ну, что ты скажешь, Рука?..
