В общем, если бы царское или временное правительство приняли
хотя бы тысячную часть предупредительных мер по борьбе с оппозицией, принятых
нашими советскими, партийными и карательными органами перед неслыханным, первым
в истории СССР голосованием «против», то Октябрьской революцией даже не запахло
бы на просторах одной шестой части света…
Спецкомиссии между тем разрабатывали предложения по
депопуляризации личности Боронкова федора Кузьмича после его триумфального
противопоставления своей персоны планам партии, планам народа. Готовилась к
печати автобиография героя дня, где он прямо и откровенно признавался в наличии
у него с некоторых пор оппозиционных настроений, в алкоголической
наследственности, прослеживаемой до пятого колена, и в регулярной ловле
различных вражеских голосов, успешно заглушаемых нашими славными дезинформаторами.
На Нижне-Тагильском металлургическом комбинате уже репетировался митинг
гневного протеста против антитоварищеского поведения федора Кузьмича,
получившего наказ избирателей добиться в Москве улучшения снабжения
нижне-тагильцев продуктами первой необходимости, а вместо этого
закапризничавшего, завыебывавшегося и впавшего в беспартийные амбиции. Ну, а
газетных заголовков, транспарантов со словами «Боронкову – наше гневное
нет!!!», «Никому не сокрушить монолитного единства партии и народа» и прочей
хреновины заготовлено было превеликое множество…
После заседания планировался дружный уход всех депутатов из
Георгиевского дворца. федор Кузьмич должен был в полном одиночестве растерянно
и тупо смотреть в глаз телекамеры, пока диктор не скажет: приглашаем вас,
дорогие товарищи телезрители, посмотреть хоккейный матч между… Тут федор
Кузьмич по замыслу режиссеров расплывался, постепенно превращаясь в клюшку, а
потом в шайбу и в лед.
В общем, гражданин Гуров, за день до открытия сессии, когда
уже начали съезжаться в Москву депутаты и им выдали талоны в бесплатный
ресторан, в закрытые промтоварные магазины и по одной ондатровой шапке на душу,
страна наша находилась на пороге новой жизни, а ее вожди в прединфарктном
состоянии. Суслов харкал кровью и готовил самолет для бегства в Китай. Лубянку
и Старую площадь лихорадило.
Тут скончалась от физической невозможности продолжать жизнь
на сцене дублерша Боронкова актриса Яблочкина. Текст своей последней роли она
унесла в могилу.
Сам Боронков находился в это время в полнейшей изоляции от
мира. Ему прокручивали кинорепортажи, заснятые нашими агентами на заседаниях
разных парламентов, кнессетов, фолькетингов, конгрессов, стортингов, дансингов
и прочих форумов буржуазной лжедемократии. Натаскивали, разумеется, как надо вести
себя перед голосованием «против». Недовольно дергать ножкой. Пожимать плечами.
Саркастически лыбиться. Иронически выкрикивать «браво». Прерывать речи вождей
правого крыла выражением «а уж это, батенька, не лезет ни в какие ворота!». А
также говорить про себя различные грубости в адрес руководителей правящей
партии, правительства и мысленно глумиться над их святынями и идеалами. Зачеты
по всем этим делам Боронков сдал блестяще.
Когда оставалось несколько часов до открытия исторической
сессии, первого, единственного и величайшего оппозиционера могущественной
сверхдержавы, депутата Верховного Совета СССР от Нижне-Тагильского
избирательного округа привезли в автофургоне с надписью на борту «Пейте
томатные соки!» в кабинет всесильного Никиты. Стол его, говорят, был завален
сводками о состоянии здоровья руководителей республик, высшего генералитета,
обкомовских и райкомовских работников и прочих урок помельче. Состояние их
здоровья было ужасным. Многие сутками не выходили из кабинетов, и самые мощные
микрофоны улавливали беззвучный, казалось бы, вопрос, исходивший от всего
существа повергнутых в уныние чинов: а дальше что?
Так чувствовали себя, вероятно, самые чуткие к изменению
атмосферного давления и тектоническим сдвигам кошки перед последним днем
Помпеи. Поэтому в Помпейских развалинах до сих пор не было найдено ни одного,
буквально ни одного кошачьего или котеночкиного скелета. Естественно
предположить, что почуявшие беду кошки сделали все, что было в их силах, для
спасения себя и своих детей от ужасного, неумолимо приближающегося к стенам
бедной Помпеи катаклизма.
Только не надо со мной спорить, гражданин Гуров! Не надо! Вы
что, полный дебил и кретин? Вас действительно больше всего на свете интересует,
на самом ли деле кошки были единственными из спасшихся в Помпее тварей, или все
это злая сатира? Больше вас ничего не интересует, бесчувственное животное?..
Ах, просто кошку свою вы боготворите, потому что она, в свою очередь, любит вас
мистически и беззаветно… Вот как. Тут есть над чем подумать, есть, но продолжим,
и не перебивайте меня, сука вы эдакая!
А дальше что?., А дальше что? .. А дальше что?
Никита включал магнитофон «Сони» и до него доносился этот
унылый вопрос, тысячеустно произнесенный в разных концах нашей необъятной
родины остро и тоскливо чуявшими глухое шебуршение злых тектонических сил
партийными придурками и воротилами вроде вас. Только одного «против» вы
опасались, как маленького клинышка, вбитого в трещинку монолита и начавшего тем
самым пусть медленное, пусть неприметное иному оку, но все же неотвратимое
разрушение вроде бы неразрушимой громадины, под тяжестью которой задыхаются и
силы, и дух многих народов! Наложили в штаны, завоняли, затрезвонили друг
другу, завздыхали в душной истоме тревог и печали: а дальше что? .. А дальше
что?
Началась, кроме всего прочего, после утечки информации о
готовящемся событии серия самоубийств некоторых материально ответственных лиц с
богатым воображением. Все они, благоденствующие полвека в коррумпированной
сверху донизу структуре государства, живо представили свое сирое и скорбное
будущее после исторического голосования Боронкова «против»… Огромная страна
стояла, пользуюсь тут, извините, гражданин Гуров, выражением Швейка, на грани
политического, экономического и морального крахов.
А когда Громыко поэтично обрисовали трагические картины
распада огромной Советской Империи, неизбежно наступившего после акции
Боронкова федора Кузьмича, проголосовавшего «против» на глазах всего мира,
изумленного и обнадеженного этим героическим, открывающим огромные перспективы
шагом, то Громыко, говорят, подумывал о петле. Он сидел на Смоленской площади,
молчал, а в кабинете Никиты то и дело звучал усиленный мощной аппаратурой,
трансформирующей красноречивое молчание в звуковые колебания, внутренний голос
министра, и доныне таскающего по лестницам и континентам свой портфель,
несмотря на фантастические провалы внешней политики: а что же дальше? Вот
тут-то и втолкнули в кабинет Никиты Боронкова федора Кузьмича, шепнув ему
предварительно, чтобы отвечал на все вопросы правдиво, весело и непринужденно,
и ни в коем случае чтобы не вздумал посылать Никиту Сергеевича в жопу: он
Боронкову не директор металлургического комбината, он стойкий марксист-ленинец,
а также победоносец над драконами Иосифом Виссарионовичем и Лаврентием Палычем.
– Ладно. Постараемся, – будто бы шепнул в ответ
инструктору ЦК Федор Кузьмич.
