Глава 32
Я устал. Безумно устал. Я отдыхать буду. В тенечке полежу на
пляже. Помидоры прополю, ботву подрежу, яблоньки подопру. Вы читали «Графа
Монте-Кристо»?.. Тогда почитайте. Специально для вас доставлена любимая моя
книжечка из библиотеки Дома творчества писателей. Смешно мне стало, когда я
давеча порылся там в книжках классиков и вообще достойных авторов, а потом
зашел в столовую и окинул печальным взглядом трутней, слепней, клопов, летучих
крыс, ящериц, черепах, раков, шакалов, гиен, кошечек, оскопленных петушков,
хамелеонов, ценимых начальством за прочно удерживаемый кожей красный цвет,
посмотрел я на пауков, свиней, буревестников, прогнозирующих вечный штиль, на
соболей, хававших себе подобных особей, на волов, пашущих и боронящих на тучных
нацнивах, на лисиц, на кротов, на ручных соколов в наглазных повязках, на
грисров, гордо, как орлы на скалах, сидящих на обглоданных до костей останках
классиков, посмотрел я на горных орлов, клюющих с ладони тюремщиков и палачей,
на низколобых горилл, научившихся выдумывать в неволе тексты пошлейших песен,
на попугаев, говорящих за орешки и семечки: «Солженицын – дурак!», «Сахарров –
враг!..»
Посмотрел я на грустных, безголосых соловьев-соловушек, на
потерявших нюх и наследственные качества красивых псов всех пород, страдающих
от скучной службы и общей шелудивости, на бывших иноходцев, впряженных в
тарантасы и трусящих мелкой трусцой по колдоебистым российским большакам, на
ослов, осликов, на непьющих месяцами верблюдов, на барашков, готовых стать
шашлыками на кухне Дьявола, посмотрел и отчетливо стало мне ясно, что дома
творчества писателей – это всего-навсего лагерные бараки привилегированного
типа, что питание, шмутки и работенка их обитателей получше, почище и полегче,
чем у трудящихся на общих работах. Расконвоированные есть даже в этом бараке.
Выездные. Погуляют на свободе, в Англии, например, и возвращаются. На свободе
хорошо, а в лагере привычней, хотя и не лучше. На нарах ведь все-таки родились
и выросли.
Понимаю, гражданин Гуров, есть среди обитателей этих
творческих бараков так называемые порядочные писатели, драматурги и поэты, не
буду спорить насчет упомянутых нескольких фигур, не надо делать из меня идиота.
Я просто хотел сказать, что когда я окинул печальным взглядом обедающих в
лагерной столовке, а столовок лагерных я повидал немало, меня вдруг пронзила,
непонятно почему, страстная жажда свободы, хотя я ни разу в жизни не пробовал
на вкус этой штуки, не пробовал и был уверен, что вполне, раз уж такая у меня
судьба, можно смириться с ее отсутствием, как мирюсь я с отсутствием кокосовых
орехов и… невозможностью отхарить в стоге сена крепкую, кисловатую, словно
яблочко, девку… Спасибо вам за поправку. Да: мне и не хочется… Но что же это за
орган есть в существе человеческом, в таком замызганном черт знает чем
человеке, как я, если вдруг просыпается во мне жажда свободы, хотя образ ее
неведом, плоть не надкушена и цвет темен бездонно! Может быть, я так остро
почувствовал жажду свободы от серого рабского вида общей неволи писателей и
невыразимо унизительного процесса общего казенного питания? Не знаю… не знаю…
Думаю и не пойму. Возможно, мы как звери, рожденные в
зверинцах, не осознаем значения стальных прутьев – преграды между нами и волей?
Но вдруг всем естеством своего существа ощущаем ненормальность отделения нас от
чистого бытия чем-то жутким, переставшим быть ощутимым, но именно поэтому
ужасающим и еще больше сводящим с ума в мгновение, поразившее душу и
воображение жаждой свободы…
У меня сейчас мой голос был? Говорите быстро! .. Вы опять
ничего не заметили? Странно. Мысль о свободе мне понятна, но, кажется, я
говорил голосом того… не помню, кого… он был неповинен в дьявольщине, это –
точно… получил минимум… ни лица, ни фамилии не вспомнить… Ладно.
Читайте «Графа Монте-Кристо»…
Глава 33
Доброе утро! Как книжечка? Вы не можете себя насиловать и
читать то, что вам не нравится… Так… Вы «уважаете» другую литературу… Про
путешествия и зверей… Ясно. Мы, палачи, иногда умеем ставить диагноз: вы,
гражданин Гуров, бежите нравственных проблем, изложенных в бессмертной,
захватывающей форме… В масть гадаю? А как у вас с детективами? Вы слышите?..
Что у вас с убийствами? Я имею в виду насилие, совершенное вами лично с помощью
ядов, холодного или огнестрельного оружия и удушения… За кого я вас принимаю?
Это – трудный вопрос. Ну, так все-таки? Как с убийствами у вас в отчетный
период, в момент, когда народ обсуждает свою новую конституцию, а если говорить
точнее: распорядок внутрилагерной жизни?..
Ваши руки никогда не были замараны чужой кровью, вы не стреляли,
не травили, не душили. Согласен, опять же только потому, что не имею
доказательств, опровергающих ваше утверждение… Не стреляли, не душили, не
травили… А почему вы, позвольте полюбопытствовать, ни словечком не обмолвились
о холодном оружии? Да! Не стреляли, не душили, не травили. Но, возможно,
размазживали или вгоняли под ребра?.. Ничего подобного с вами не случалось… А
вот тут-то я так легко не соглашусь, как раньше, не соглашусь. От чего
скончалась в тысяча девятьсот тридцать девятом году ваша приемная матушка,
Коллектива Львовна, рождения тысяча восемьсот девяносто четвертого года, в
момент смерти было ей сорок пять лет?.. От кровоизлияния в мозг… У вас
сохранилось свидетельство о смерти… Допустим, что оно не туфтовое, вроде вашего
белого билета, купленного у доктора Клонского за пятьдесят штук и пару
американских патефонов. Допустим…
Вспомните собрание, где вы прочитали заявление об отречении
от отца, прочитали донос, и кодло грязное аплодировало вам, а большевичка
Коллектива Львовна Скотникова, взяв в этот патетический момент шефство над
вами, двадцатилетней сволочью, как над сиротой, объявила себя вашей партийной
мамой. Ей стукнуло тогда сорок три года. Баба она была боевая, по рассказам
живых еще ваших сверстников, и красивая. Брила усы, ибо если их не брить,
отрасли бы, как у Буденного. Соратница Плеханова, затем Троцкого, затем Ленина.
Сталин близко к себе ее не подпускал, но услугами пользовался. Продала на
смерть и в ссылку Коллектива Львовна несметное количество дружков по партии.
Имя идиотское дал ей папенька, большой поклонник Чернышевского…
Вспомнили собрание? Отвела вас после него Коллектива,
Клавочка, как вы стали ее звать впоследствии, за ручку, сынульку своего, к себе
домой?.. Отвела… Накормила?.. Напоила?.. Спать в кроватку уложила? Уложила
баю-бай и сказала: обнимай!.. Так оно было дело в общих чертах?.. Не совсем
так. Может быть, вы не жили с Коллективой-Клавочкой, половой, революционной
бандиткой?.. Жили… Ничего я, сами понимаете, гражданин Гуров, в сексе не
смыслю, но представляю, как, должно быть, жарко и сладко было сорокатрехлетней
Коллективе, пылающей, словно вечный огонь неизвестного солдата, уложить вас,
здорового, высокого, румяного кобеля, в кроватку и навалиться, исколов щетиной
ваши губы, и драть вас всю ночь, как красну девицу. И ваше омерзение
представляю я, то возникавшее в паузах, то пропадавшее в вулканической ебле, на
которую, по словам живого еще ее любовника, я разыскал его, горазда была
Коллектива Львовна. Вот тебе и партийная мамулька. Рассказывала она вам в постельке
о романтике конспирации, о допросах в жандармерии, об эмиграции, о славном
Октябре, о службе в Крымской ЧК, где она самолично прижигала цигарками половые
органы белогвардейцев-мальчиков и стариканов, и о легендарном раскулачиванье?
Не помните постельных разговоров… Хорошо… Так от чего же тогда скончалась в
тысяча девятьсот тридцать девятом году, седьмого ноября Коллектива-Клавочка?..
От кровоизлияния в мозг, и шел бы я к ебени матери… Хорошо. Оставим на время
этот разговор.
