А сколько людей блуждало в поисках заветного яйца, в котором
ключик лежал от сундучка с удачей, по мертвым, страшным, кишащим крысам и
чиновниками коридорам соевтского бюрократического ада! Одни там сходили с ума
от безнадеги, другие тупели душой и рассудком, третьи бессмысленно погибали,
заживо съеденные крысами и пауками, четвертые, облепленныв мокрицами, воя от
ужаса и гадливости, чудом вырывались, оставив надежду чего-нибудь добиться,
кого-нибудь спасти, на чистый воздух!.. Господи, спаси и помилуй! Господи,
спаси и помилуй! Ой! ой! ой!.. бр-рр!
Но, бывало, самые, казалось бы, неразрешимые истории, самые
запутанныв клубки судеб, самые безнадежные дела, как по мановению волшебной
палочки, мгновенно разрешались, распутывались и улаживались. Кто-то из
прокуратуры поддавался заклинаниям, кто-то в райкоме пугался Духов, кто-то в
Совнаркоме завораживал крыс, кто-то опаивал стражу ЦК приворотным зельем,
открывались тогда врата резные, дубовые и входил не робея, Иванушка-дурачок в
хоромину рабочую Секретаря-Свет-Сергеича, в пояс кланялся, на бой честной его
вызывал, целый час сражался, не с пустыми руками домой возвращался, а кирпич
привозил для коровника, для коровника, где коровушки зимовали бы, молочишко
детишкам давали бы, а не мерзли те коровушки до смерти бедные…
Вот как бывало, гражданин Гуров! И сказок таких и других.
пострашней, я знаю больше, чем Арина Родионовна. Внуков бы мне, внучат,
рассказал бы я им сказочек, рассказал бы Вы-то сами сожительствовали с
бабой-ягой костяной ногой с Коллективой-заразою-Львовною, с вашей мамой
партийною. стукачкою гнойною… Про холодное оружие не забыли? . Это мое дело –
брать вас на пушку или не брать… Змей Горыныч!.. Цыц, сукан И попал я тогда в
Пашкину сказку! Сидел его отец на Соловках. Посылают туда с военного аэродрома
аэроплан. Привозят Пашкиного отца в Москву. Отдают ему обратно склад
диетпродуктов в Кремле, ордена, квартиру и дачу. Возвращается однажды Пашка в
детдом на LЛинкольне ¦ открытом, как челюскинец или же Папанин. Входит вместе с
отцом в кабинет директора. Десять минут ничего не было слышно в детдоме, кроме
ударов по директорской морде и пинков. Затем активисты бросили директора в
полуторку и сгинул он навсегда, неизвестно где. А я, князь и Сашка Гринберг
уезжаем на LЛинкольне¦ в Варвиху, на огромную дачу, и дядя Ваня Вчерашкин
говорит нам: живите тут, учитесь, я вам буду как родной. Метрики завтра
выправим всем новые. И начинайте новую жизнь. Кем быть хотите? Князь хотел,
освободив из плена кузину, стать актером. Сашка сказал, краснея и путаясь, что
его мечта заниматься в науке и в жизни половыми сношениями, потому что в них
есть, на взгляд Сашки, важная для людей тайна,
– Чекистом хочу быть, – брякнул я, – врагов
народа давить хочу! Пока не подохну, давить буду!
– И я – чекистом! – завопил Пашка.
Посмотрел на меня и на сына удивительно заговорщицки
Вчерашкин, словно повязывал он своим взглядом себя, нас и еще неведомо кого,
известного только ему, на общее дело. В ту первую после детдома ночь сны мне
снились странные и страшные.
Выхожу я на единоборство с многоглавым драконом. По асфальту
след за ним тянется мокрый и аспидная слизь. А головы у дракона – сплошь рожи,
примелькавшиеся на портретах. Одну отрублю, другая появляется. Три сразу
смахнул, но три же и возникли, приросли к кровавым мерзким срезам трех шей
снова. Я их рубаю, рубаю и рубаю… А они прирастают и прирастают. Умаялся. Дух
вышел вон, руки опустились. Вышел тут покойный Иван Абрамыч из трамвая с задней
площадки, вырвался из рук бесновавшихся в те годы контролеров и говорит: оставь
их, Вася, оставь головы, хрен с ними, душу лучше свою спаси, чтобы свидеться
нам, спасай, Вася, душу! А дракон сеи собой протухнет! Нам свидеться надо,
Вася!
Толкнул я в грудь отца Ивана Абрамыча в страшной злобе, что
помешал он мне сомненьем, и говорю: «Я граф Монте-Кристо! Я за тебя отомщу!»
Горько зпалакал в ладоши Иван Абрамыч, и увели его с площади
контролеры по мокрому следу дракона, по аспидной слизи в вечную со мной
разлуку, в кромешно-темный какой-то переулок…
Что? Скучно вам стало, гражданин Гуров?.. Какая, говорите,
страшная, чудовищная и потрясающе необъяснимая штука жизнью.. А вы выпейте
рюмочку «Еревана», сразу полегчает, сразу все станет понятней…
Тут сразу меня другой сон одолел. Это было странно, потому
что сны снились мне в детдоме крайне редко. Были они бесстрастные, смысл их и
образы словно заволакивало беспросветным унылым ненастьем, сотканным холодными
митиннами кладбищенского дождичка…
Стою я разгоченный, сильный, пожилой уже мужичок, с пилой
двуручной у той самой злосчастной колодины, а около меня толпа. И зову я из
толпы померится со мной силенками то Маркса, то Крупскую, то Муссолини, то
Микояна, то Гитлера, то папеньку вашего. Но все они, попилив сдаются, до
смерти, до железности промерзшую колодину, смеются, отходят, лбы обтирая, в
сторонку. И вдруг вы выскакиваете, пацан в буденновке, к пиле, и мы легко, как
трухлявую осинку, перепиливаем колодину на четыре чурки, и под аплодисменты
толпы знаменитостей начинаем. играючи, их колоть. На полешки, с плеча, с
завидев, обушком об чурку, и, стоя на коленках, на щепочки. Вот уж ни толпы, ни
колодины, ни щепки нет со мной рядом. Один я. Совсем один, и не соображаю, где
я, зачем я и кто я есть вообще. Кто? И у меня стоит хер, как у парней в
детдоме, здоровый такой сучок, но я чувствую только полную его для себа
ненужность, ои мешает мне, я его без боли, крови и сожаленья отламываю,
отрываю, выкидываю в речку Одинку и его закручивает водоворот, как случайный
сучок..
Вот какой был сон. Налейте и мне рюмашку… У вас на какой
день с похмвлья ужасная тоска и обида?.. У меня тоже на третий, потом на
девятый… полагаю, что от запоя что-то помирает в нас. Дух здоровья, должно
быть. Помирает, бедный, от дьявольской сивухи, а на третий день и девятый… То
есть как это «все наоборот!»… Прошу пояснить, раз вы меня перебили…
Интересно… Очевидно я хотел сказать то же самое, но все
перепутал… Значит, от запоя ничего в нас не умирает, а, наоборот, рождается в
нас сивушный бесенок с оловянными глазками и гунявой ухмылочкой… Затем он
подыхает в нас же и, подобно тому, как с телом и духом покойника на третий и
девятый день совершаются различные тайны, тек и сивушный бесенок поражавт
соответственно именно в эти загадочные дни покидаемую им обитель нашего тела
тоской и обидой… Стройно… Не уверен, однако, что все обстоит так, как вы
говорите. А если я прав? Значит, дух здоровья, временно померший от сивушного
угара, воскресает вдруг в трезвости, а бесенок алкоголя мается особенно
тоскливо и обиженно как раз в моменты острого нашего вытрезвления на третий
день и девятый…
А вот что происходит с алкоголиками на сороковой день, я не
знаю. Одно из двух: или запой начнется новый, или совсем избывается старый…
Хорошо, конечно, было ошиваться на даче Вчерашкина в
Бервихе, но в кандее, честно вам признаюсь, чувствовал я себя лучше. Уж больно
много всякой высокопоставленной швали приходилось видеть. Но «Графа
Монте-Кристо» я перечитал уже раз десять и понимал: если хочу попотрошить Силу,
стеревшую с лица земли мою деревню и моих близких, да и не только моих, а еще
миллионов таких, как я, то нужно зажаться, нужно чистить клыки зубным порошком
«Вперед», нужно стричь кготи дамскими ножничками, нужно мазать репейным
маслицем волосню, встающую на загривке от бешенства. Нужно, кроме всего
прочего, учиться видеть, слышать, понимать, сопоставлять, владеть своей волей и
рожей почище Станиславского и Немировича-Данченко. Нужно закаляться, как
Сталин.
