Приказываю блядям срочно одеться. Отобрал у них паспорта.
Велел сесть в «Эмку» и ждать моего возвращения. Живо, говорю, ударницы разврата
!
Смылись бабенки.
– В чем дело, товарищ? – спрашивает, приходя в
себя, Кудря.
– К стенке! – говорю. – Быстро! .. Встать!
Встают оба лицом к вогнутой стене. Прячу в кобуру одно
«несчастье». Свободной рукой загребаю в ладонь, как на вас, рыло и скальп
Кудре. Первый раз я тогда испробовал эту штуку, вышибающую из тела дух, жизнь и
волю. Кудря обмяк, соплю заглотил. Беру в лапу рыло второго гуся… Поворачиваю
его… и кровь ударяет мне в голову. Один из понятьевских молодцов!.. Он,
гаденыш! Таким же, как сейчас, было его лицо, когда он не спеша целился в
мужиков, таким же! Только годы стерли с этого лица зловещее сладострастие и
угрюмую, жестокую деловитость, но я возвратил ему его истинное выражение и
узнал его! Обрушиваю уже точно зная, как я вскоре поступлю, кулак на потное
лысое темя. С копыт!.. Обрушиваю на нешелохнувшегося при падении собутыльника,
Кудрю. С копыт! Прячу «несчастье» за пояс. Открываю створы печи крематория. Там
внутри тьма и свининой жареной пахнет. Остыла уже печь. Скидываю с железных
носилок поросенка, то есть свинью, простите, хряка и разную закусь, кладу на
них Кудрю и понятьевского молодца и посылаю носилки по рельсинкам наклонным
прямо в печь. Закрываю створы. Открываю глазок. Жду, когда падлы прочухаются.
Стакан водяры заглотил: так волновался и такое нечеловеческое удовольствие от
впервые совершаемой мести начало потрясать все мое существо. .. Смотри оттуда,
Иван Абрамыч, смотри! И ты смотри, бедная моя мать, Мария Сергевна! Смотрите!.
.
Закусывать не стал. Не из русской печи поросенок… Хорошо, я
буду называть его хряком … Вы – зануда и педант, гражданин Гуров!.. Пожевал
петрушечку. Заглянул в глазок. Зашевелились, поросята! Кудря, кричу, Кудря!
Подползи к глазку! Подползает, во рту слюни хлюпают, взвизгивает глухо от
ужаса. Товарищ, бормочет, товарищ, спасите… Я все, я все… все отдам… товарищ!
Второй тоже подползает и Кудрю от глазка отпихивает по-звериному.
Сказать ничего не может. Только воет: ы-ы-ы-ы…
– Кудря, – говорю в глазок, – если бы тебя
предупредили о таком конце перед тем, как вывел ты в расход сотни душ,
поизмывался над дворянами петербургскими и крестьянами невинными, стал бы ты
убивать, измываться и грабить?
– Нет! .. Нет! .. Нет! Клянусь – нет!.. Товарищ,
спасите! .. Я… я… я волю партии исполнял… Спасите! ..
– А ты, гусь, – говорю второму, – помнишь
деревню Одинку и своего командира Понятьева?
– Ды-ы-ы, – стучит зубами, – больше не дыбу, дольше
не дуду-ду-ду-ду… больше не дубу…
– Да! Вы больше не будете, – говорю. – Это –
приказ Троцкого! Он пришел к власти, когда Сталина загрызла в Варвихе бешеная
собака! Собаке присвоено звание комбрига. Она награждена орденом «Знак почета».
Вот тут они совсем очухались.
– Сво-о-олочь! – заорал Кудря. Второй гусь
набросился на него, молотя головой по его лицу и с бешенством выкрикивая:
– Говорил!.. Говорил! .. Сталин – вша! Троцкий –
блядь!.. Все вы… вши! Вши! .. Вши!
Крики их смешались. Я включил первый рубильник, потов второй
и стал следить за приборами и градусником, повернув ручку реостата до предела
вправо. Наверно они там пока прогревалась и накалялась печь, плясали, извиваясь
взвывая, и копошились, шипя на адском огне. Я туда не заглядывал. Замигала
красная лампочка Ильича на щитке Я понял, что все кончено. Выключил рубильники.
Загляну~ в глазок. В печи никого не было. Только на носилкаь и на плитах печи
лежали бесформенные кучки темно-серого пепла…
Я сгреб пепел совком с длинной ручкой, пересыпал в бутылку
из-под шампанского, собрал вещи кремированных хряка оставил валяться на полу в
полном одиночестве и выше из жуткого подвала, где вогнутая стена приводила меня
в ужасное уныние, а выгнутая просто сводила с ума.
Блядей этой же ночью выслали в Казахстан. Директор
крематория сняли с работы и назначили каким-то красньи крестом в красный
полумесяц…
– Иосиф Виссарионович! – докладываю. – Ваше
приказание выполнено. Кудри больше не существует в природе!
– То есть как это?.. Где он, если не в природе?
– Вот! – показываю Сталину бутылку из-под
шампанского и высыпаю на ладонь немного теплого еще пепла. – Это –
Илларион Матвеевич Кудря с точки зрения материализма.
– Ты превзошел мои ожидания, Рука… Как странно. Был
Кудря и нет Кудри… Только горстка пепла… Кучка праха… Пожалуй, надо сообщить
советскому народу об открытии мною четвертого состояния вещества, следующего за
газообразным, жидким и твердым: прахообразного состояния. Мне всегда казалось,
что между твердым и газообразным чего-то не хватает. Что ты сказал Кудре?
– Что испепеляю его по вашему приказанию.
Сталин, схватившись за живот, засмеялся веселым, чистым,
детским смехом.
– Иди, Рука. Я же займусь четвертой главой истории
ВКП(б). Я хочу, чтобы людей тошнило при чтении от идей Маркса-Ленина! Спасибо!
Продолжай стажироваться! Прах развей, согласно традиции, по ветру…
Заснул я под утро и опять приснился мне отец Иван Абрамыч.
Он молил меня на черной площади мертвого города оставить
месть, не губить душу, дабы дать ей возможность свидеться о ними до всеми. И
снова я толкнул отца в грудь, так, что отшатнулся он, и сказал ему меры мести
моей за вас, убитых, нет и не будет!.. И горько плакал отец Иван Абрамыч, и
утешала его моя мать.
Глава 45
А вам как спалось?.. Паршиво?.. Кто же вам велел не спать, а
думать… Моя мысль о том, что Сталин бешено и хитро ненавидел Идею, доныне
властвующую над двумястами пятьюдесятью миллионами людей и их вождями,
возомнившими себя самостоятельными при разработке внешней и внутренней политики
СССР и его сателлитов, кажется вам совершенно безумной? Мне так не кажется. И
не только физике, в конце концов, двигаться дальше в постижении структуры
мироздания и вещества с помощью достаточно безумных идей! Не мешало бы
обществоведам и историкам, хотя бы в порядке эксперимента, попробовать
обьяснить некоторые феномены общественной жизни, оперируя безумными идеями, то
есть идеями совершенно простыми и естественными, которые марксистские,
например, идеологи перестали замечать, поскольку мозги их залиты догмами. А
идеи простые и естественные чисто растворены в самом Бытии и для идеологов,
отчужденных от Бытия, как бы не существуют, следовательно, и не мыслятся. А
тех, кто мыслит иначе и пытается выбраться из гнусного существования в мертвой
идее в животворное Бытие, где примером нам служат птицы небесные, а не военные
летчики, слепые писатели, знатные шахтеры и бездуховные цензоры, проститутская
бессовестная пресса называет диссидентами.
