Как вам нравится этот странный молодой человек, гражданин
Гуров? Не нравится, но смешной?
Я приказал, отведя более сильный удар, продержать этого
симпатичного молодого человека пару месяцев в психушке. Сейчас он, очевидно, в
кафе «Лира» глобально мыслит за рюмочкой низкокачественной водки.
Я все это вам к чему, собственно, рассказывался А!.. Теперь
вы понимаете, что и к идее можно относиться как к бабе? Понимаете, что Сталин
относился к идее с такой же ненавистью и омерзением, как вы к
Коллективе-Клавочке? Он рад был бы поступить по-вашенски, да не мог. Не то что
реформация, а ревизионизм любого толка были для него смертельны. Ненавидя и
содрогаясь от бессильного бешенства, он третировал, где только мог, и
дискредитировал свою проклятую жену-идею, а мстил за все унижения, страх и
пожизненное заточение ее старьпм и молодым пылким любовникам. Он мечтал
погубить их к чертовой матери всех до одного. Но террор для этого был слаб,
каким бы тотальным он ни казался. Можете считать мою идею безумной, но я лично
убежден, что война представлялась Сталин идеальной союзницей в деле уничтожения
ленинской гвардии интеллектуальной большевистской элиты и, может быть, самой
ИДЕИ…
Да! Он страстно мечтал поиграть в войну, и поэтому, только
поэтому не внял здравым предупреждениям своих загипнотизированных советников,
донесениям талантливых шпионов и представляемым в сводках тревожным картинам
объективного положения дел… Война должна была стать достойным объектом
приложения его сил… Пусть танки фюрера перепашут и переутюжат пол-России… Пусть
гибнут миллионы Их у него немало за Уралом… Пусть гестапо перешлепает уцелевших
большевистских фанатиков и ревнивых жрецов Идеи, пусть! Когда немецкие танки и
солдаты сделают сво~ очистительное дело, он скажет: Смерть фашистским
оккупантам! И люди с его именем на устах бросятся в атаку освободят занятые
территории, а там что-нибудь придумаем Начнем строить что-нибудь новое. И может
быть, на его закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной… Ему необходима
была война, чтобы встряхнуть приунывшую от внутренних потрясений страну, чтобы
заставить людей забыть о миллионах их родственников, подыхающих на Севере, на
Колыме, в Казахстане, в Сибири, в двух-трех километрах от дверей родных домов
за колючей проволокой.
Он один понимал, что не продержится долго в живущей почти на
осадном положении стране. Суд за опоздания и прогулы. Запрет беспаспортным
колхозникам бросать колхозы и искать работу в городах. Офицерство, не уверенное
в безопасности, чекисты, ждущие своей очереди попасть в расход, народы Литвы,
Латвии, Эстонии, прочие только и жаждущие освободиться от советского ига,
республики, многочисленное ворье, шпана, богема, коррупция, рахитичная
технология и многое другое – все это не давало ему покоя денно и нощно, он уже
не знал, на кого положиться, и идея войны закономерно показалась ему спасительной.
Во время войны он и сам станет иным, другим Сталиным. Он станет Сталиным –
величайшим полководцем. Сталиным – освободителем Европы от фашизма, этого
родного брата ненавистной Идеи, отвратительного шурина вождя. Он поживет как
мужчина, как орел, а не как хорек-политик с вымазанной кровью мордой…
К тому же пропагандисты устали, философы вот-вот рехнутся от
осмысления его произведений, а советских людей уже не взволнуют и не отвлекут
от разгула опричнины ни перелеты через полюс, ни зимовки на льдинах, ни блуждания
летчиц по тайге, ни жуткий фарс процессов, ни шельмование в прессе бывших
кумиров. Все! Только – война!
Она займет умы и руки, она сплотит разобщенных в распрях,
она спишет все чудовищные грехи, она зажжет чувство родины в проклявших ее
сердцах, сообщит единство усилиям, освятит ненавистью к врагу ошибки тупиц и
ненужные жертвы. Война!
Конечно, гражданин Гуров, Сталин из-за отсутствия
гениальности, а подчас и воображения, иначе представлял себе начало и течение
войны.
В октябре сорок первого он раз по десять на день, посасывая
мундштук и степенно шагая, чтобы не выдавать мандраже, удалялся в сортир. Там
он переживал острейший, истинно опасный момент своей жизни, не зная, чем
кончится для него рискованнейшая игра, и испытывая обыкновенное человеческое волнение,
дарующее не совсем приятное, но истинное ощущение личного существования. Он как
бы перестал быть по законам военного времени пленником Идеи. Наоборот, он
чувствоеал, что никогда судьба ее так не зависела от его поведения и решений,
как перед зимним сражением под Москвой…
Рябов! Это – ты? .. Войди! .. Ну вот! Пойманы Трофим и
Трильби. Нас приглашают взглянуть на них, гражданин Гуров!
Глава 46
Мне понятно потрясение человека, которого не узнают его
лучшие, любимейшие и нежные друзья. Но, поверьте, «мои ветеринары» не делали им
никаких прививок. Тем более разрушающих привычные сеязв с хозяином и его уютным
домом. Даю слово: я здесь ни при чем… Эту пытку, к сожалению, придумал для вас
не я. Не я… Поймали их, обнаружив с помощью нашей агентуры, в Сухумском обезьяньем
питомнике.
И Трофим и Трильби ели из одной кормушки с гиббонами. Спали
под обглоданным до основания деревом. Обезьяны приняли их доброжелательно.
Изучали. Выискивали блох.
Грубовато, но не жестоко шутили и играли. Служители думали,
что ученые, совсем уже охренев, проводят новый эксперимент по изучению проблем
сосуществования разных видов животных в рамках Советско-Эфиопского научного
сотрудничества…
А вот почему отловленные животные не узнают вас и явно
чураются, я не знаю. Своих любимых насиженных мест, лежанок и вообще всего дома
они не признают тоже. Здесь все им вдруг стало чужим. Их заперли…
Идите, общайтесь, выясняйте отношения, а я подумаю. Тут есть
о чем подумать…
Трофим поцарапал, а Трильби укусила? Поздравляю!.. Оставьте
на время желание разобраться в происшедшем… Мне ясно, в чем дело. Бегут от вас
кот и собачка. Почуяли невинные существа злодейскую вашу душу, вашу черную беду
и страшную пустоту жилища. Посмотрите на себя их глазами. Старая тварь,
мечущаяся, как крыса в лабиринте, в поисках выхода. Животные не узнают ваших
глаз, черт лица, фигуры тона голоса, походки, стати. Вы им страшней чужого
человека, потому что они не могут осмыслить совершившейся с вами перемены и
того, чем она вызвана. Наверно, излучаете какие-то ужасно неприятные волны или,
если это больше устраивает, запахи, наверно вибрируете вы незаметно для себя и
меня, наверно Трофим и Трильби не могут перенести моих криков, непонятной
трансформации вашей личности, всей теперешней атмосферы дома, наверно они
восприняли каким-то образом ужасную информацию, начали сходить с ума и в конце
концов слиняли, болтались где и добрались до питомника, где обезьянье общество
показалось им почти человеческим.
Огромного самца они приняли, очевидно, за вас, потому-что,
ласково визжа и мурлыкая, прыгали на него, лизлапы и отчаянно сопротивлялись,
когда служители си~ отдирали их от гиббона, пытавшегося сообразить, что про
ходит в вверенном ему вольере. Они и сейчас скулят, от зываются от жратвы и
тоскуют по первобытному коммун му обезьяньего стада. Они хотят спастись, как я
поним ~ сами не зная от чего. Вполне возможно, они перестпринимать вас
почему-то за представителя рода человеческог Вы не помните, испытывали вы
что-нибудь подоб~ перед тем, как написали письмо с отречением от от позвонили
нам, а потом отреклись в актовом зале сво института?
