Ты, говорит она мне с убийственным прямо-таки спокойствием,
чем талант свой пропивать, заработай и шинельку приобрети с ботинками новыми.
Кстати, Фрол Власыч, какой у вас размер ноги?
– С детства не любя цифр, я покупаю обувь на
глазок, – ответил я искренно. – Представьте себе, ни разу не ошибся,
да и покупать обувку приходится не часто. К чему – часто?
– Большая странность. Размер ноги у вас не мой, а у
меня, кажется, ваш. Так может быть? Или это новая реакционная антиномия?
– Может! – ответил я, простодушно рассмеявшись,
что могла бы подтвердить Дарья Петровна Аннушкина, впоследствии ограбленная и
изнасилованная бандитами до выходе из ломбарда, где она заложила обручальное
кольцо по случаю голода детей. Хмыкнув и примериваясь ко мне взглядом, Разум
Возмущенный продолжал:
– Тебе, – говорю, – приятно, когда люди
пальцами показывают на мою неполноценность~ Поэтому ты и толкуешь, пользуясь
бессмертием, о ценностях, общих для меня и Рокфеллера! Архицинично это, мадам!
И советами поэтому велишь пренебрегать сатанинскими!
О-о! Тут мы не выдерживаем! Тут мы прибегаем к самым низким
уловкам, чтобы удержать некоторых под каблучком-с!.. С чего это я взял, что она
бессмертна? Откуда такая невротическая уверенность у Вас (мы большие
любительницы переходить высокомерна на «Вы») в серьезных гарантиях? Гарантий у
меня, сэр, никаких нет. Я верую, счастлива, что верую, и хотела бы разделить с
вами и веру и счастье вознесения молитвы к стопам Творца…
Но им, видите ли, грустно, бесконечно грустно (мы любим
уверять, что все наши чувства – бесконечны, не менее!), когда всеми своими
действиямия гублю ее, мою Душу, гублю и себя и ее, взбунтовавшись, изменив
своему божественному назначению и начав служить ложной идее освобождения
рабочего класса. От чего вы, сэр, хотите его освободить?.. В который раз
приходится обьяснять, что от власти капитала и эксплуатации человека человеком.
Прибавочную же стоимость мы станем делить и богатеть, пока не придет коммунизм,
где денег вообще не будет, а потребность трудиться станет такой же
органической, как желание выпить и закусить. Заметьте, Фрол Власыч, как страшна
и трудна совместная жизнь Разума и Души в одном Теле, если Идеи и Цели ей
органически чужды! У нее ни разу, буквально ни разу не появлялось желания
выпить… Мы в этом не нужаемся… Мы пьяны от жизни. У нас перманентный восторг!..
От-вра-ти-тель-ный эгоизм-с! Каждый раз приходится склонять Душу к выпивке, но
она от нее не пьянеет. Лишена кайфа-с! Он, дескать, чужд ей, как мне боль.
Объяснил, от чего хочу освободить рабочий класс, а затем
переделать мир на разумных началах.
О-о! Тут мы садимся на своего любимого конька! Вы, говорит,
освободите рабочего, инженера и техника от власти Путилова, но еще более
страшная и бессовестная сила сядет на рабочую шею – безликий государственный
капитал, которым в свою очередь распорядятся сумасброды, самодуры, самодержцы
всех рангов и самоубийцы вроде вас, восславляющие чужой труд и проклинающие
собственный. Одумайтесь! Взгляните: я мертвею на ваших глазах.
В таких случаях я вскипаю и, стоя буквально на грани
парообразного состояния, дерзко парирую: Это – шантаж, мадам!
Мы, естественно – в истерику!.. Вы – Разум, потерявший Бога!
Вы – Дьявол! Одумайтесь! Каждый миг есть у вас возможность покаяния, прощения и
воскресения. Неужели лишение кайфа тяжелей для вас потери Бога?
Сегодня, 25 октября 1917 года, я вскипел окончательно. Топаю
ногой. Не будет, говорю, ее больше в этом доме. Живите тут со своим Богом. А мы
как-нибудь не пропадем.
В этом момент, показавшийся мне, гражданин следователь,
историческим, фантастическим, лишенным оснований логики, нравственности и
человеколюбия, в трактир вбежал господинчик, смахивающий на Черта, Асмодея,
Сатану, Дьявола и Жижигу. Он простер желтую длань над дымом и кипением
возмущенных Разумов, воскликнул:
– Есть такая партия! – и сгинул так же молниеносно
как изначально возник.
– Вот как следует ловить мгновение! – восхищенно
сказал мой собеседник. – Позвольте, Фрол Власыч, не откланяться но
проститься: мировые дела-с!
– Минутку! – смущенно сказал я. – А как же
ваша Душа? Что с ней?
– Меня это не касается. Пока что мы оба исторически
вынуждены пребывать в одном теле. Убежден, что недолог час, когда Разум
восторжествует и над проблемой раздела жилплощади тела. Почище задачку сей час
решаем. Главное – кипение! Хотя выслушивать кухонные разговорчики о том, что я
погубил Душу, что вокруг масса чудесных браков в гениях А, Б, В, Г Д прекрасно
уживаются друг с другом любя жизнь и совершенствуя миропорядок, Души и Разумы
архипренеприятно. Будьте любезны, ваши ботиночки с калошками!
– Вы сами изволили заметить, что у меня размер не
ваш, – резонно сказал я, на что Разум Возмущенный не менее резонно
возразил:
– Это у вас размер ноги не мой, а у меня ваш размерчик,
ваш. Мы подобные антиномийки сымаем по-своему. Канты мучались с ними, а мы –
по-нашенски, вторую калошку, пожалуйста, скиньте, по-действительному,
по-разумному… запасец пригодится. Всего вам…
– Фрол Власыч Гусев – покровитель людей и
животных, – вновь подсказал я, не чувствуя ни малейшей обиды, но лишь
скорбь и сожаление.
Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один, умрем в
борьбе за это, внезапно хором запели присутствующие, и вытянуло их всех до
единого мощною тягою вместе о рымом и паром из трактира, как если бы
действовали снаружи смерчи и враждебные вихри.
На ваш прямой вопрос, гражданин следователь, относился ли я
сочувственно к революции и восставшим массам, отвечу так, ознакомившись
предварительно со статьей УК, предусматривающей наказание за ложные показания:
о революции первый раз слышу. Восставших масс не заметил. Видел толпу безумцев,
не ведающих что творят. Отнесся к ним сочувственно, предвидя злобные
последствия бунта. Захоронил в земле Летнего сада двух кошек, собаку, ворону и
воробья, убитых булыжниками пролетариата и шальными пулями. Подробней по
существу дела могу показать следующее:
Кончал я свою ночную Одиссею босой и раздетый, но холод стоп
своих превозмогал. Мимо меня сновали безликие кипящие возмущенцы и мертвые
души. Я вновь, не заметив как, очутился у дома на Мойке. Окна его, к моему
удивлению, сияли, и свет лился на улицу вместе с музыкой. Музыка была светла,
как мудрая речь. Вновь к одному из окон приблизилась фигура вовсе не умиравшего
поэта Пушкина и вновь, взглянув на черные сумерки, разрываемые то выстрелами,
то сполохами, он скорбно сказал:
– Безумна сия дуэль!
Меня пронзило счастье общения с человеком, хоть что-то
понимавшим и чувствовавшим в происходящем. И я пошел дальше, прочь из города,
соболезнуя утратившим имущество и ближних. Я говорил, помня музыку, лившуюся из
сияющих окон:
– Смирите вопль и не кляните Бога! Не глупо ли вопить: Боже!
Если ты есть, зачем ты допускаешь безумие и гибель, освящаешь торжество зла,
ужас войн и страдание невинных? Глупо, господа, глупо Не вопите! То не Бог, то
Дьявол творит Зло! И Дьявол – есть наш Разум, утративший Бога. Он – в нас. Но,
употребив не на благо дар Свободы, презрев мудрый завет, опьяненный своеволием,
бросивший Душу, Разум творит зло, как в истории рода, так и в людской одинокой
судьбе. Бог ли учит нас вражде и равнодушию? Нет! Учит ли он брата восстать на
брата, друга предать друга, и всех, как один, умереть в борьбе за ЭТО? Нет!
Разум, утративший Бога и устрашившийся, стремится в Дьявольском безумии к еще
более страшной для него смерти и находит ее. Но Разум, бесстрашно глядящий в
тайну лика Смерти, благодарен самому малому мгновению жизни и имеет его, даруя
себе и нам радостное одухотворение. Не вопите, обиженные и невинные!
Рассмотрите того, кто возмущает вас и призывает сжечь в сердце завет! Вместо
него он принес вам Советы. Он – Дьявол! Бойтесь его Советов! Совет – это
навязываемая идея!
