– Хватит трепаться, Коля! – говорил я
артисту. – Делаем третий дубль. Вредители! По местам! Ленин, к бревну!
Мне моменты съемок эпизодов следствия доставляли громадное
удовольствие. Ревели моторы «Лихтвагена», катался по рельсам оператор с
кинокамерой, слепили юпитеры, сновали ассистенты, хлопала хлопушка с названием
фильма «Ленин и бревно» и брели по нарисованной брусчатке, брели на фоне
рисованных задников – пейзажей Кремля пятеро вредителей – убийц Ленина с ним
самим во главе, и с бревном из железного дерева на плечах, с бревном,
возвращавшим меня к проклятой мерзлой колодине, на которой казнили вы мое
естество, гражданин Гуров!
Тогда я переставал наслаждаться зрелищем такой хитроумной
казни убийц родителей и близких и впадал в ярость. Они таскали самшитовое
бревно, согнувшись от тяжести, натужно дышали, посматривали на меня, как
лошади, печально и обреченно, Ленин крякал, охал и сдавленным голосом
подшучивал над коллегами, а я просил делать дубль за дублем, не жалея пленки и
электроэнергии. Я режиссировал, и кино было тогда для меня воистину важнейшим
из искусств.
Наконец один из ведущих мастеров кинодокументалистики
смонтировал материалы, мы озвучили кинопоказания вредителей-убийц, написанные
лично мною бессонной ночью, Дунаевский сочинил дивно-выразительную музыку,
звукооператоры подложили ее под хриплое дыхание Ленина, под стенания его
терзаемой коммунистическим трудом плоти, под тяжкие шаги по брусчатке и
возгласы: «Раз, два, взяли! Еще-е раз!»
– Одно дело я мог считать законченным. Но его было
маловато. Рискованно было с одним таким делом тащиться на доклад к Сталину.
Рискованно. Я должен был его потрясти так, чтобы у вождя не осталось сомнений в
предательстве Понятьева.
Не буду рассказывать вам о допросах Гуревича, Ахмедова,
Лациса, Горяева и Квасницкого. С ними мне не пришлось долго возиться. Они
поняли, что, сказав «А», нужно говорить «А-БЭ-ВЭ, ГЭ, ДЭ» и это основной, как я
объяснил им, принцип работы ЭН КЭ ВЭ ДЭ. Для того, чтобы аргументация
преданности Сталину была более эффектной, я велел им всем составить перечень
личных заслуг перед советской властью, проведенных карательных операций и акций
по ликвидации всякой контры.
Перечни – в моей папочке. Я не дам вам читать их, Все
зверства, бессмысленные разрушения памятников культуры, уничтожение части
священнослужителей, дворян, кулаков и крупных коммерсантов вы, конечно,
оправдаете высшей целью и пресловутой исторической необходимостью… Поэтому
нечего вам читать эти документы…
– Ну, – говорю однажды, – товарищ Понятьев,
дело подвигается успешно. Я докладывал Иосифу Виссарионовичу, что скоро мы
представим ему доказательства вашей невиновности. Но вот беда! При обыске
обнаружено письмо, написанное вами от имени Сталина. Подпись подделана так
умело, что графологам моим пришлось потрудиться. При каких обстоятельствах вы
вынуждены были воспользоваться именем вождя? – В ответ я услышал то, что
мне было прекрасно известно. Понятьев не лгал, не приглаживал фактов, не снимал
с себя вины за самосуд над крестьянами и поддельное письмо. Время показало, что
он был прав, пойдя на крайние меры. Борьба со старым – не флирт со шлюхой.
– Постараюсь, – говорю, – убедить товарища
Сталина, что намерения ваши были благими, а действия необходимыми в той сложной
политической ситуации. Но письмецо может обернуться и против вас. Вот донос,
где вас прямо называют провокатором. Зверским убийством крестьян и уничтожением
деревень вы хотели отвратить людей от идей коллективизации и новой общественной
жизни на селе. Логично?
– Логично. Легче всего извратить смысл любого поступка.
Тот, кто верит мне, тот, кто хочет верить мне, тот увидит мои действия в
правильном свете! Чей это донос? Какая грязная блядь написала такое?
– Почерк должен быть вам знаком. Взгляните.
– Елизавета? – вскричал ваш папенька. – Не
верю! Этого не может быть! Я требую очную ставку!
– Вот – заявление вашей жены. Читайте. Она просит
следствие избавить ее от каких-либо встреч с вами, так как вы ей глубоко
отвратительны. Читайте. Тут такие интимные подробности вашей жизни, что третий
знать их не мог.
Нам пришлось тогда откачивать Понятьева… Не сердце сдало.
Сердце у него оказалось каменным. Запор возник в мозгах у вашего папеньки.
Очень трудно бывает осознать происходящее бедному человеческому мозгу, несущему
прямую и косвенную вину за все непостижимые обороты жизни, которые превращают
бывших палачей в казнимых своими жертвами. И совсем хреново, когда орудиями
казни и возмездия мы – палачи – выбираем радостно и злобно жену, сына или друга
подследственного, подделывая почерки, запугивая, шантажируя и имитируя в
различных пикантных ситуациях их голоса. Техники для этого и специалиотое у нас
полно. Откачали мы Понятьева.
– Успокойтесь, – говорю. – Странно вам,
хладнокровно бившему в лоб врага из верного пистолета, впадать в истерику из-за
бабы. Странно. Письмо ваше Сталину не покажу. Скрою до поры. Испортит оно дело.
Необратимо поднасрет. Скрою. И вообще пора нам кончать с вами. Дел полно
находится в моем столе без движения. Всякая шпиония, вредители и троцкисты. А я
тут вожусь с вами, с верным большевиком, на которого направили удар вражьи
силы! Придите в себя! Вас же прозвали каменным сердцем!
– Спасибо, Василий Васильевич!
...До сих пор коробит меня, когда я слышу это отчество. Иван
Вчерашкин выправил мне его в новых метриках. . . Прости, отец – Иван Абрамыч…
– Не за что, – говорю. – А поведению сына и
жены не стоит удивляться. Вы, я, Сталин воспитали их в любви к идее. Такая
любовь безрассудна и это правильно в переходный период. Стоило доносчикам
бросить на вас тень и сын ваш, и жена грудью заслонили не вас, а Идею с
Партией. Молодцы. Завтра же начнем оправдывать вас по следующему делу.
Хитрый я был змей и играл о пятеркой полураспавшихся от
тупого кошмара злодеев, как волчонок с цыпленком. Временами от непривычки
жалость сдавливала сердце, но я перечитывал перечни заслуг, собственноручно
составленные каждым, и меня снова захлестывала бешеная ненависть. Спокойно,
гравюр, спокойно, говорил я себе…
Следующее обвинение против Понятьева я выдвинул такое
абсурдное, что, ознакомившись с ним, он весело захохотал. В сфабрикованном мной
же доносе сообщалось, что Понятьев и его подручные, именовавшиеоя
преторианцами, в мелочах подготовили заговор против Сталина и готовились его
осуществить на охоте в заповеднике ЦК партии.
– Иосиф Виссарионович подтвердил, что вы приглашали его
на охоту с борзыми. Это было в Кремле, когда вы пили, беседовали и закусывали.
Так?
– Мысль о заговоре так нелепа, что всерьез опровергать
ее невозможно! – сказал Понятьев.
– Правильно, – говорю. – Мы ее опровергнем ее
же качеством – нелепостью. В доносе сказано, что в новогоднюю ночь все вы
пятеро, подпив, решили казнить Сталина на Красной площади, на Лобном месте.
