Разумеется, у вас другая точка зрения, гражданин Гуров.
Вопрос вы мне задали неглупый. Ваш покорный слуга, палач Рука, много размышлял
о Добре и Зле, занимая по отношению как к Злу, так и к Добру, нейтральную
позицию – нейтральную исключительно потому, что целью моей жизни и было и есть
не защита хитромудрых «идеалов» Зла прикинувшегося Добром, и не служение Добру
истинному а жажда мести, патологическая, если хотите знать, страсть отмщенья,
отмщенья, гражданин Гуров, отмщенья, утолить которую, к несчастью моему, к
проклятью моему, можно только на мгновенье, и я сейчас опять беру… вот так…
тихо… спокуха… череп ваш в свою руку… и припечатываю, рискуя, что вы
задохнетесь в это мгновение, ваши губы и ноздри и вдавливаю мизинцем и большим
глаза ваши в глазницы, а остальными тремя загребаю по-медвежьи ваш скальп!..
Вот вам на двадцать секунд страшная смерть, а мне сладкий миг мести…
На этот раз вы лучше перенесли единственную из применяемых
мной физических пыток. Заслуженную вами, кстати. Но если вы даже осознаете
заслуженность пытки и наказания, осознаете до самого предела, до добровольного
приятия смерти, как высшей кары за допущенную по отношению лично ко мне
нечеловеческую жестокость, я вас не прощу, иными словами, я не смогу навсегда
утолить жажду мести…
Не смогу, и чувствую себя поэтому полным говном… Вот если бы
захреначить мне формулу собственной жизни, чудесное такое уравнение, где
насилие надо мной, моими близкими, над есем, что было нам свято, и мои акты
мести за это насилие взаимно уничтожились бы в определенный момент времени, то
смог бы я существовать просто и прекрасно, с печалью вспоминая в мягком кресле
перед камином о былых безумствах рокового своего комплекса графа Монте-Кристо…
Увы! Увы, Рука, раз уж ты попал в сатанинский механизм отмщенья, то уж не
выбраться тебе оттуда, гуляй, как знаешь, следовательно, пока не подохнешь…
Ну-на, включите, гражданин Гуров, ящик. Посмотрим
информационную программу «Время». Пожалуйста! Аэропорт «Внуково». На летное
поле выходят члены политбюро, министры, завотделами ЦК и сошка помельче. Вся
шобла-ебла, как говорили урки… Выходят. Бьются у них от волнения и томительного
ожидания сердца, Третий раз за день одолели большие чины путь от Кремля, Старой
площади и Лубянки в своих черных, элегантных броневиках до Внукова. Провожанья,
встречи, провожанья… По трапу спущается улыбающийся Леонид, дорогой Ильич,
любимый ты наш Генеральный, неутомимый, Председатель Брежнев! Спустился. И вот
он уже в объятиях членов Политбюро! Взасос целуются перед всем нашим
многомиллионным народом. Смотрите, мол, паразиты, как надо вождя своего любить!
Неделю не видели мы его, но от разлуки охренели и снова, снова ты с нами, Леня,
Леонид, Леонид Ильич, дорогой! Радости-то, радости-то сколько неподдельной!
Куча целая дымится! Даже по серому папье-маше сусловской трупной хари прополз
червячок улыбки, даже Кириленко разгладил на миг железные морщины, размял
стиснутые в тридцать седьмом губы и смешались в экстазе встречи скупые слезы
членов политбюро с суровой, но щедрой слезой генсека… Вот позирует вся шобла
перед телеобъективом… Застыли, как на пошлом курортном снимке, и в который уж
раз, гражданин Гуров, кажутся они мне булыжниками пролетариата, превратившимися
каким-то странным образой в людей…
А вот показательная животноводческая ферма, Коровки. телята.
Льются из розоеых титек белые речки. Раскрывайте свои хлебала, оружейники Тулы,
инженеры Саратова, пенсионеры Воронежа! Пейте натуральное, непорошковое, пейте
парное, животворное, вкус которого давно вы позабыли, пейте! .. Вытрите губы!
Корреспондент за ручку ведет нас на маслобойню. Хавай, провинция бедная,
маслице, не французское, не финское, не датское, а нашенское, русское, луговое,
родное… молочко… сливки, сметанка… маслице! Хавай, бедная провиция, намазывай
его на хлебушек, купленный у кровавого врага твоего, у зажравшейся Америки.
Прав был покойный Иван Абрамыч, царство ему небесное, тыщу раз прав! Не хватает
земле и мужику пердячего пара, чтобы прокормить городской плебс, не хватает!
Объедки со столов цекистов, обкомовцев, райкомовцев, военной элиты,
многомиллионной армии солдат, чекистов, полицейских, жирной богемы, академиков,
ученых, торгашей и прочего ворья, объедки эти, повтояю, растаскиваются шакалами
еще на базах и складах, а то, что выбрасывается на прилавки, тает мгновенно в
жадной глотке толпы, как малюсенькая креветочка в китовом чреве. Я считаю
крупной политической ошибкой показ советским людям по телевидению тучных отар
овец, свиноферм, маслобоен, теляток, гусей и прочей живности, ибо показ этот
возбуждает у бедной, сидящей на лапше с постным маслом и ледяной рыбе,
провинции зверский аппетит и нездоровые настроения. Отвратительно и аморально
дразнить пролетариев поросячьими жопами! Бередить условные рефлексы Тамбова,
Пензы, Омска, Тагила, сотен российских городов рассказом о введении в строй
новых автоматов по производству колбас и сосисок – бесчеловечно, гражданин
Гуров. Вам, как одному из руководителей Главмясомолпрома это должно быть
особенно ясно. Но вы попускайте слюни, попускайте, рабочие и инженеры, шоферы и
строители, прядильщицы и телефонистки, дворники и бульдозеристы, секретарши и
учительниць~, лаборанты и счетоводы, попускайте слюни и идите, наглотавшись
лапши и картошки, строить светлое будущее – коммунизм, в котором давно уже
прописались паразитирующие вас урки, славные ваши лагерные начальнички. Идите
на общие работы, идите, бредите, а вечерком мы посмотрим вместе с вами
информационную программу «Время».
Информационная программа «Время», ебит вашу мать! ..
вздрагивайте, гражданин Гуров, не дергайтесь! Не вашу мать, успокойтесь! Свою
мать вы сами свели в могилу тридцать лет назад…
Сделайте звук, пожалуйста, потише или вырубите его чертям!
Невыносимо слушать эту наглую ложь о небывалом расцвете нашей демократии. Уж
я-то про нее все наизусть знаю, мне-то на хера мозги пудрить? .. Так вот: мать
свою несчастную Елизавету Васильевну Понятьеву вы сами, гражданин Гуров,
спровадили на тот свет. Стоп, стоп. Не вертухайтесь. Мы не на восточном базаре.
Здесь вас не объебут на туфте… Где моя папочка?,. Вот моя папочка…
«Дорогая мамочка! – Это вы пишете. – Письмо твое я
получил случайно, вернувшись после тяжелого ранения в Москву Не мог читать его
спокойно, потому что лишен возможности чем-нибудь помочь тебе. Посылки
продуктовые не принимают А сам я на днях уезжаю на работу в прифронтоеую полосу
Все имевшиеся у меня деньги я отдал в фонд обороны По аттестату получает Эля…
Узнать что-нибудь об отце я даже не пытался. Сама поймешь, почему. Но я слышал
что им разрешают иногда искупать преступления кровью а это уже надежда.
Держись. Сейчас всем плохо. Попробуй лечь в больницу. Воевал я нормально.
Награжден орденами дослужился до майора… Крепко целую. Вася».
Надеюсь, не будем устраивать графологическую экспертизу
гражданин Гуров?.. Не будем, но вы на всякий случай утверждаете, что каждая
строчка письма прерывисто дышит неподдельной правдой. Хорошо. Мы вскоре
возвратимся к вашем письму. Мы снова забежали вперед. Все-таки, располагая
огромнейшим количеством времени для ведения следствия по моему делу, я с тоской
и сожалением ощущаю его движение к какому-то пределу. Я то и дело отвлекаюсь
отступаю от главной линии, ловлю, честно говоря, при этом большой кайф, но
растерянность, как неизбежная расплата за него, порой охватывает мою душу.
Материалов по делу – уйма! Уйма материалов! Ничего, кажется, лишнего, ибо
целиком они вмещены в мою жизнь и в вашу, но не заблудиться, не заблудиться бы!
Успеть бы выбраться из дремучего леса на верную дорогу, дорогой ты мой тезка
Вася Мы заплутали слегка, заплутали…
