Все, гражданин Гуров?.. Что еще? Хотите поговорить с женой и
попросить ее взять билеты на самолет на девятое ноября?.. Значит, согласны,
дрянь вы эдакая!.. Какое дополнительное условие? .. Оставить отца проживать в
вашем доме? .. Ба-а! Ты слышишь, Рябов? А зачем? Вы же не возлюбили его?..
Взгляните: он аж посинел от ненависти к вам!.. Хорошо. Если вы того захотели, я
согласен… Живите… Ни на ком не надо креста ставить, как говорил не помню уж
кто… Значит, согласны вы. Живите, негодяи. Что, Понятьев?.. Ты хочешь к своим
маразматикам?.. Хватит шаландать по казенным домам. Поживи под сыновьим кровом…
Может, правнук мозги тебе аправит, если они еще имеются. Девчонками сын с тобой
поделится… Бардак тут разведете… Не поедешь в пансионат, и не вертухайся, а
будешь рыпаться, он тебя отлучит навек от программы «Время»… Вот и смотри себе
на бои труда и капитала…
Но о чем я опять думаю? О чем я думаю?.. Как странно!.. В
конце жизни теряешься, как пацан, не знаешь, за что взяться, глаза разбегаются,
словно времени впереди вагон, аы довольны, гражданин Гуров, оборотом дела?..
Пользоваться пистолетом вас научит Рябов… Нажмете, пах и – точка… Хочется мне
еще раз загрести в лапу ваше лицо, а то оно снова разглаживаться начало и
наливаться бледной и тупой сановной водянкой… Чем же мне заняться?.. Мне ведь
нечего делать… Но до завтра я доживу. Доживу. Я спать пойду. А вы тут
продолжайте праздновать по телевизору…
Кажется, гражданин Гуров, вы начинаете наглеть и
шантажировать меня. Что еще за «одно непременное условие»? Ах, вас не может не
интересовать проклятая случайность, отдавшая вас в мои лапы. Понимаю. О
омерзением, удивлением и ненавистью хотите представить себе то, что имеет
родственное отношение к жестокому лику неотвратимости. Разделяю подобное
любопытство. Полюбуйтесь. Извольте.
Глава 69
Пашка случайно навел меня спустя много лет на вас, гражданин
Гуров. Мог бы и не наводить, но приехал специально для этого в Москву, пошли мы
в Нескучный сад, я там жил неподалеку, сидим, пиво тянем, он и говорит:
– Извини, Рука, но по-моему я тогда ошибся. Сукоедина,
которого ты хотел убрать до войны, жив.
– Нет, – отаечаю, – убрал я всех сукоедин,
кроме одной, но ей сама собой выпала тягчайшая из казней.
– Жив. Жив один. Я узнал его на совещании. Ошибиться не
мог. Это не он тогда утонул с грузовиком вместе и с двумя ббянами.
– Как же ты, – говорю, – мог узнать его?
Столько лет прошло. Как его фамилия?
Вас тогда не лихорадило случайно, Василий Васильевич?..
Может, дрянь какая-нибудь снилась или гнетущие предчувствия тяготили? Ухо левое
не горело? Из рук ничего не валилось? Странно… Толстошкурая вы личность.
– Гуров его фамилия, – сказал Пашка, – но он
тот, который был тебе нужен. Я помню не лицо его, лиц я не запоминаю, а манеру
контачить с графином, стоя на трибуне. Впервые я видел его, когда он выступал в
актовом зале института, зачитывал отречение от отца – врага народа и благодарил
одну падлу идейную и стукачку, некую Скотникову, за усыновление на общественных
началах. Ошибиться я не мог. Контакт докладчика с графином – это у меня почище
дактилоскопии срабатывает.
Пашка забавно утверждал, пока я потягивал пивко, хрустел
баранками и смирял жестокую охотничью дрожь, что нет на свете двух людей,
одинаково относящихся к графину с водой, когда они стоят на трибуне, порют
всякую чушь или деловые вещи, и достаточно ему однажды засечь в ком-либо такую
строго индивидуальную манеру отношения к графину, чтобы он узнал по ней
человека, даже если он будет выступать без оставленной черт энает где головы,
что неоднократно случалось на партконференциях, заседаниях и пленумах ЦК нашей
партии, где сиживал, подыхая от скуки, Пашка. Он от нехрена делать начирикал на
своей громадной, почище, чем ваша, вилле целую монографию об этом деле.
Рассказал много любопытного, и я поверил, что действительно не может быть двух
человек, одинаково относящися к графину с водой во время доклада, речи и
выступления. Я понял, что в Пашке погибает замечательный классификатор и
психолог. Человек поднимаетоя на трибуну. Начинает зачитывать невозмутимо и
сдержанно текст выступления. Но невозмутимость его кажущаяся. Произнеся начало,
он, прихватин глазами остаток фразы, заканчивает ее на память, а сам в этот
момент, случайно вроде бы, вынимает из графина пробку. В конце следующей фразы он
ставит поближе к себе стакан. Затем берет графин за горло мертвой хваткой, как
врага, и приурочивает это движение к патетическому возгласу типа:
«Позволительно задать вопрос товарищу Бахчаняну…»
Выпускает он горло графина из руки не раньше, чем выпьет залпом
стакан воды. Затем, постукивая легонько пробкой по трибуне, произносит фразу
типа: «Куда смотрит парторганизация в сложной международной обстановке?» и
только тогда закрывает графин. Причем в паузе, вызванной освобождением гортани
и пищевода от последней капли воды, в зале слышно нервное позвякивание пробки,
не попадающей в горло графина.
Вам сегодня ни к чему, вроде бы, бледнеть, Василий
Васильевич, но вы побледнели. Вы узнали себя.
Странно! Ничего такого ошарашивающего в том, как просек
Пашка через много лет сходство щенка-предателя с матерым чиновным волчищей нет,
а трясануло вас посильней, чем тогда, когда вы стояли лицом к лицу с
несравненно более страшными фантомами прошлой жизни.
Понятьев что-то хочет мне сказать. Такой парочкой, как мы с
ним, не мешало бы заняться парапсихологам… Ты радуешься, Понятьев, шалея от
кинохроники, что коммунизм шагает по планете?.. Правильно? Да, Шагает. Но это
шагает не коммунизм, а товарищ Сатана шагает. И не шагает, а топчет. Но не
затопчет до конца…
Почему, спрашиваешь? Потому что, как в человеке, так и в
мире существуют силы бессмертной жизни, сопротивляющиеся дьявольщине иногда
разобщенно, иногда сплоченно, которые в своей непримиримости к ней предпочтут
не сдаться, но насмерть стоять за высший из даров, данных нам Богом, – за
свободу. Смерть в таком бою, как утверждает в одной работе твой правнук, есть
продолжение жизни в неведомых нам формах и окончательное поражение Сатаны.
Образа же ее продолжения он никак не может представить и поэтому с такой
бешеной страстью стремится удовлетворить преступнейшее из любопытств, Поэтому
же, Понятьев, люди, подобные тебе, в критический момент человеческой истории,
перед лицом грозящей земле гибели, не желают остановиться, оголтело раздувая
вражду с Душою мира, и, кажется, не остановятся даже если нагадает им сама
Судьба на заплеванном перроне Павелецкого вокзала около мертвого паровоза
пустые хлопоты, напрасный интерес и смерть в казенном доме…
Шагает коммунизм по планете, шагает не так, конечно, широко,
как на экране вашего, теперь общего с сыном, телевизора, но напоминает он мне,
прости за жестокое сравнение, Понятьев, тебя, ибо сущность его беспомощна и
бессильна, как ты, и так же туп он и слеп в своем фанатизме и обглодан своими
попутчиками, как ты, и как ты, порождает предающих его выродков и работает на
того, кто копает ему могилу, и тешится, глядя сам на себя, и мычит безъязыкий,
бешено завидуя самоизреченности искусства, и ненавидит свободу, потому что они
изначально-величественно противостоят власти, и как ты, изнывает от старческого
бесплодного сухостоя, и нет для него, как для тебя, страшней невозможности –
невозможности испытать естественное наслаждение от жизни и смерти.
