«Склонен полагать, что вы, в силу взятого на себя
обязательотва, не измените первоначальному слову».
Беда у вас, Василий Васильевич, о естественным отбором
выражений. Попросту говоря, вы мне верите? .. Так, так.. Провоцируете меня
таким образом «на хорошее», как говоря в детсадике для особо дефективных
детишек?.. Верите, сам не понимая почему… Ну, ладно.
Можете не отвечать на мой вопрос, извините за любопытство,
но что вас толкнуло оставить в доме отца? Поначалу я допытывался, есть ли в вас
душа, для того, чтобы поизмываться над ней поизощренней, если она имеется, а
теперь я хочу знать это… не знаю, почему. Пропала способность соображать,
комбинировать и изъясняться. Так что же вас толкнуло? Вы ведь по взглядам
отцовских глаз вполне можете прикинуть, какие латинские америки бурлят в нем и
с удовольствием испепелили бы вас в своих вулканах… Тоже не знаете, почему и
что толкнуло. . . Пожалели было о принятом решении, но не измените ему… Вот
как!..
Какие мы сволочи все же и скоты! Как вертухаемся мы, сидя в
дерьме, изворачиваемся раду мести или спасения своей шкуры, а объяснения
простейшего, нормальнейшего акта воли доброй и естественной не можем ни найти,
ни сформулировать! Может, язык не поворачивается от застенчивости? Или Разум
стоит потупившись, как нашкодивший пацан перед печальной учительницей, и его
мучает вина, сожаление, упрямство, стыд, страсть искупления, неверно
подпитываемая отказом от публичного раскаяния, и вот-вот готово сорваться с
искусанных, опухших от слез губ слово, что не будет он больше подкладывать под
зад бедной учительницы кнопок, наливать на стул чернила, склеивать страницы
классного журнала и ухарски портить воздух, что он любит ее, скорее чем
ненавидит, но не срывается слово с губ, и умная учительница отворачивается,
чтобы не засмеяться сквозь слезы, чтобы не ожесточить мальчика ни слезами, ни
смехом, добрая природа которых не может быть им сейчас понята…
Нет, значит, у вас слов. Нет…
Да! Войди, Рябов!.. Меня к телефону? Очень странно… В самый
неподходящий момент! От смерти, можно сказать, отрывают, сволочи!
Глава 76
Пашка звонил Вчерашкин… Пашка… Поздравил с
шестидесятилетием.. . Потрепались. Он что-то толковал мне о карьере детей. Намекнул,
что туго в области с «бациллой». Так в детдоме мы называли масло и мясо.
Попросил прислать хорошей селедочки. Даже в обкомовокой кормушке нет хорошей
селедочки. Он что-то толковал мне. Я смотрел тупо и ничего почти не соображая,
на жирандоли. В хрустальных листьях играл бивший сквозь щель портьеры луч
нашего с вами солнца. Воздух в холле был неподвижен, неоткуда было взяться ни
малейшему дуновению, но хрусталинки дрожали, радужно вспыхивая и перебрасывая
друг другу упаеший на них луч. Возможно, это он сам пробудил какую-то жизнь в
ограненных, висевших на золотых ветках кристаллах, пробудил, и жуть пробрала
мою душу, когда солнце проследовало далее, холл погрузился в полутьму, а
жирандоли продолжали хоронить, вопреки законам распространения света, навсегда
отлетевший от родного светила маленький лучик, пока он совсем не истлел в одном
из хрустальных листьев… Может быть, мне так казалось…
Пашка что-то толковал, в слухе моем умирали его слова, я
провожал их слабым вниманием и равнодушно отнесса к внезапному нашествию на
память ликов и образов прошлой жизни… Вы, наверно, удивились, услышав мой
хохот?..
В канун шестидесятилетия великой октябрьской
социалистической революции Пашку пригласили в академический театр оперы и
балета имени Гоголя на премьеру трагикомического балета «Мертвые души»…
Рублетто Лоберта, простите, я заговариваюсь, либретто Губерта Рождественко.
Не хотел Пашка идти на балет, ибо надоело ему за всю свою
долгую начальственную жизнь подыхать от скуки в личной ложе.
Дома вместо зарядки, а также в кабинете он выкаблучивал
разные па де де из амаада, как он их называл, пируаты, подококи, прыжки, и чуть
ли не шпагаты, которые знал наизусть. «Лебединое озеро», «Коппелию», «Молодую
гвардию», «Раймонду», «Ромео», «Спартак», «Повесть о настоящем человек» и
другие балеты он смотрел бессчетное количество раз с наезжаашими в область
главами государсте, с делегациями компартий, с женой, с передовиками слетов и
героями пленумов. А тут заупрямился. Сказался больным. Я, говорит, лучше самого
Гоголя почитаю, с которого надо брать пример самиздатчикам и самим сжигать
писанину, порочащую государство и его порядки…
Я не отговорился, Василий Васильевич. Все Пашка, вроде нас с
вами, знает про советскую власть, но позволять подрывать ее, пока жив, не
дозволит… Хотите, считайте это цинизмом, хотите беспринципностью или
подончеством властного бюрократа, чем хотите считайте это и как хотите
называйте. В свои шестьдесят лет ему уже наплевать на все, кроме покоя, карьеры
детей, безмятежной старости и болельщицких страстей. Вопреки ненависти к
дьявольщине, Пашка болеет, как болеют за «Спартак» или «Динамо», за наш
экспансионизм.
Когда у венгров и у чехов случились заварушки, Пашка не
спал, торчал у приемника и звонил в ЦК, чтобы быстрей скидывали десант и
направляли на бандитоа танки, иначе он не ручается за спокойствие на
металлургическом комбинате, шахтах, заводах и совхозах. Инфаркты хватал Пашка:
так страстно и стрессово болел он за «наших». Разрыв с Китаем довел его до
экземы. Покрылся красными с желтыми корками пятнами и струпьями. Вылечили
хозяина области китайским же иглоукалыванием. Индонезия поразила Пашку
бессонницей со слуховыми галлюцинациями. От победы Израиля в шестидневной войне
его страшно заперло. Промывания и клизмы не помогали. Думали, рак желудка с
метастазами от кишечника до ануса. Прекращение огня и разрыв отношений с
агрессором соцстран мгновенно усилили перистальтику, и Пашка пулей вылетел из
почетного президиума на партсобрании в какой-то шахте. Чуть не оскандалился.
Когда пришел к власти в Чили Альенде, Пашка устроил
манифестацию молодежи перед памятником неизвестному солдату и фейерверк.
Приказал также выбросить ливерной колбасы и топленое масло в центральном
гастрономе. Зато после путча хунты его хватанул легкий удар с частичной потерей
речи. Трудно было узнать этого сильного человека в расхлябанном пациенте одной
из палат кремлевки, куда его доставили на сверхзвуковом истребителе. Он плакал,
рвал на себе волосы, неосторожно упрекал Кастро в медлительности и был в общем
похож на ханыгу, поставившего последний червонец в финале кубка за родной
бездарный ЦСКА, пропустивший нелепый гол на последней секунде матча.
Спросил я довольно жестко, не очумел ли он окончательно на
партийной работе…
Сильней меня, говорит, эта страсть, Рука, сильней. Ничего не
могу с собой поделать. С радостью бы стал лечиться, но у кого? И что я скажу?
Хочу болеть за Пиночета, хотя считаю его методы борьбы о коммунизмом
дискредитирующими антикоммунизм?.. Меня же о ходу упекут в психушку, как
Генерала одного! Игра – похабная страсть, Рука, похабная…
Так вот: сказался Пашка больным, но на его невезуху в город
прибыли два члена политбюро, пять министров и какие-то важные иностранцы.
Пришлось ему переть на «Мертвые души».
