– Так что помешало герою Гиеагру, чья слава гремит по всем землям, поступить просто и заставило поступить сложно? – продолжал разбойник. – Почему бы ему просто не потолковать с двумя-тремя военачальниками из арзакенского гарнизона, купив их бегство в нужный момент? Зачем было искать встречи со мной и придумывать весь этот мудреный план? Предложение Гиеагра заманчиво, но я хочу быть уверен, что имею дело с умным человеком.
– Ты правильно заметил: слава моего товарища гремит по всем землям, – отвечал я. – А слава воина – нравная женщина, она капризна, как юная царица, и не терпит подозрений. Да, очень легко подкупить нескольких жадных военачальников: за горсть золотых в нужный момент они повернут поводья и бросятся наутек, вопя от притворного ужаса. Но как, скажи, поступить потом с молвой, которая растрезвонит по всему свету, что великий воин Гиеагр на поверку – всего лишь мелкий торгаш? Если сравнивать славу со зданием, то она из тех халуп, которые можно развалить одним неверным ударом молотка, каким бы прочным ни был фундамент.
– Да ты философ, – хмыкнул Капюшон. – Головорез и философ… Славную парочку Непосвященных занесло в наши края. Хорошо, я подумаю над твоими словами и утром дам ответ. Отведите его в палатку.
– Чтобы тебе лучше думалось, прими во внимание, что кошель в твоих руках – всего лишь задаток. Гиеагр не скупится, когда речь идет о важном деле, – сказал я, прежде чем последовать за своими провожатыми.
Сопровождаемый двумя стражниками, я вышел из шатра Капюшона. Чудовище-ночь уставила на меня бесчисленные глаза-костры. Их было много, слишком много для разбойничьей шайки. Такое количество костров могла запалить стоящая лагерем армия или кучка сорвиголов, желающих, чтобы их приняли за армию. Не думаю, чтобы мне позволили узнать что-то более определенное на этот счет: не в интересах разбойников было раскрывать свои маленькие секреты. Да и не до них было мне в тот час; тогда мне вполне хватало осознания того, что, проделав изнурительный путь по незнакомым горным тропам, к ночи я все-таки добрался живым до этого затерянного ущелья, выполнил поручение героя и, если того пожелают боги, встречу рассвет в мягкой постели и… живой. Знать бы еще, сумел ли я заинтересовать атамана разбойников предложением Гиеагра.
Да, в этом была вся сложность – заставить работать на себя таких, как Капюшон и его люди. Всю эту братию в Землях Зодиака называли словом, которое можно перевести как «нерожденные». Они были жертвами глупости и фанатизма своих земляков. Жестокие боги варваров требовали, чтобы дети их рождались в тот месяц, когда Солнце гостит в созвездии, которое покровительствует данному народу. В Земле стрельцов младенцы могли появиться на свет лишь под знаком Стрельца, в Земле скорпионов – под Скорпионом и так далее. Если женщина рожала в неурочное время, ее убивали вместе с ребенком. Зная, какая участь их ждет, несчастные, не вовремя зачавшие свое дитя, бежали в горы, подальше от людских глаз. Большинство гибло, выживали лишь самые стойкие. В глухих уголках, в диких землях они строили поселения и жили там, ненавидимые всеми, в вечном страхе перед богами, природой и людьми. Мужчины добывали пропитание охотой или покидали селения в поисках удачи, сбивались в разбойничьи шайки наподобие той, которой заправлял Капюшон.
Странными они были, эти изгои. Нерожденные ненавидели тех, кто преследовал их, кто обрек их на смерть; при этом же, как истинные дети Зодиака, хоть и не носящие на лбу тотемной татуировки, презирали тех, кто явился в их страну извне. Варвары есть варвары, что с них возьмешь!
Четыре вбитых в землю кола с натянутой поверх тряпицей – такова была моя «палатка». Вокруг нее, разглядывая меня, будто неведомую диковину из царского зверинца, расположилась дюжина головорезов самого отчаянного вида. Пожалуй, подумалось мне, легче удрать из темницы со стенами до неба, чем из-под этого никчемного навеса. От этой мысли стало неуютно, захотелось сбежать на волю, оказаться где угодно, только подальше от этого кольца изучающих глаз. Я тряхнул головой: вот ведь какая чушь лезет в голову! Удивительное существо человек. Вот стоит он где-нибудь, ждет чего-то важного и готов прождать сколько угодно, может быть, даже умереть на этом самом месте, если понадобится. Но соорудите вокруг него забор, приставьте стражников, и он забудет и о своем важном деле, о своем ожидании, ради которого готов был даже умереть, не сходя с места, и вообще обо всем на свете, и душно станет человеку, и нужно ему только одного – вырваться из-за ограды, удрать прочь, оказаться на воле, а там уже снова ждать, хоть до самой смерти.
Совладав с собой, я нырнул под навес. Свет разожженного неподалеку костра явил моему взору несколько разостланных на земле шкур, и в середине – глиняное блюдо с горкой жареного мяса и несколькими кусками хлеба, а еще – кувшин, от которого разило кислятиной так, будто глину, из которой он был сделан, целый год замачивали в уксусе. Прежде чем взяться за еду, я повел взглядом по сторонам и облегченно вздохнул: должно быть мой вид наскучил разбойникам, и они перестали таращиться на меня как на диковинное диво. Что же, прекрасно, забор вокруг места, которое я все равно не собирался покидать, стал хоть чуточку ниже.
Перекусив, я вытянулся на шкурах и скоро уже проваливался в сон, баюкая себя этой нехитрой мыслью.
В сиянии медно-красного солнца, в блеске росы, окутанная запахами ранних цветов, явилась в ущелье заря. Так вспархивает на колени клиенту уличная девка, разрумяненная сверх всякой меры, увешанная блескучими стекляшками и надушенная до такой степени, что у несчастного перехватывает дух.
Я уже час не спал, лежал, зарывшись в шкуры, гадая, чем грозит мне наступающий день. Примет ли Капюшон предложение Гиеагра? И что будет со мной, если не примет? Пожалуй, при таком раскладе на мою жизнь не поставит даже самый легкомысленный транжира.
Меня разбудили, не церемонясь, пересчитав ребра древком копья:
– Поднимайся, оболтус, атаман зовет.
Сегодня Капюшон под стать заре лучился и сиял, скаля рот в щербатом дружелюбии. Едва я переступил порог, он хлопнул меня по спине огромной лапищей, да так, что, пробежав десяток шагов, я повалился на лавку перед низким длинным, уставленным яствами столом. В нос ударили запахи, от которых желудок тотчас зашелся в голодной истерике.
Капюшон плюхнулся по другую сторону, его широкая ухмылка пришлась аккурат над запечатанным горлышком изящного кувшина, будто над столом воссиял свой собственный, красный с белым полумесяц.
– Твой приятель – великий герой! – возгласил разбойник и, сорвав печать, разлил по кубкам вино. – Боги наградили его мудростью царя и храбростью вепря… – продолжал он, поднимая кубок, – и я предлагаю осушить эти кубки за здоровье великого героя Гиеагра, который…
Дальше можно было не слушать. Мой старик, отец, с которым я вечно спорил и никогда не соглашался, научил меня одной бесценной вещи: избегать болтовни. «Мильк, – поучал он. – Иной наговорит тебе на целую гору золота всего лишь затем, чтобы вытянуть у тебя лишний медяк. Другой же наболтает в три раза больше просто потому, что обожает слушать самого себя. Мой тебе совет: держись подальше и от тех, и от других, ибо человек может быть болтлив либо от жадности, либо от глупости, третьего не дано».
