— Эд… — говорила она мне, и в ее глазах царило тепло.
— Эд…
Лицо Сансы подернулось зыбью.
— Эд!
В уши вновь ворвался свист вьюги, а затем Фарри несколько раз ударил меня по лицу.
— Не спи, Эд!
Я ошеломленно смотрел на него, не понимая, что происходит. Распотрошенный рюкзак лежал в ярде от нас, и рядом с ним на горелке стоял котелок. Синий огонек едва боролся с ветром, невзирая на всю защиту, неуклюже расставленную вокруг.
— Слава Светлому Богу, Эд! — улыбнулся Фарри. — Сейчас чаю подогрею. Не спи, хорошо? Только не спи!
Я сел, чувствуя, как занемело все тело и как меня колотит неприятная дрожь.
— А где Эльм? — Хрип, вырвавшийся из горла, сложно было назвать человеческим.
Фарри не ответил.
Около минуты я пытался сориентироваться и понять, где же нахожусь и откуда мы пришли, пока взгляд не наткнулся на тающую цепочку следов, уводящую в пургу.
— Нам надо перебраться к путевику! — крикнул Фарри. — Ветер усиливается, Эд! Ты сможешь дойти?
Я посмотрел на рюкзак. На это мертвое, заносимое снегом чудовище, желающее забраться ко мне на спину. К горлу подступила горечь, но я кивнул.
— Рюкзак бросим! — Фарри заметил мой взгляд. — Эльм его увидит и пойдет по следам. А еще я сложу стрелку, куда мы пойдем! Он поймет!
Сжавшись, я прижал руки к груди и бросил взгляд на север и увидел, как в бушующей метели проступил черный силуэт.
Не в силах произнести ни слова, я смотрел, как фигура приближается к нам, и не испытывал ровным счетом ничего, кроме усталости. Ледовая гончая победила Эльма? И пусть. Нам все равно не выбраться отсюда без него и с этим проклятым рюкзаком. А если не брать рюкзака, то ночевать придется под открытым небом, без горелки и запасов энгу. Сколько мы так протянем?
Да нисколько…
Черный силуэт пошатывался, будто ветер сбивал человека с ног.
— Эльм! — закричал Фарри. Он тоже увидел фигуру и обрадовался.
Силач, тяжело ступая, вышел к нам с низко опущенной головой. В правой руке он сжимал ледоруб, а левая висела плетью. Уставившись на распотрошенный рюкзак, Эльм очень тихо сказал:
— Собери…
Ветер утих, будто вслушиваясь в слова циркача.
— Ты в порядке? — забеспокоился Фарри. Я уже знал ответ на его вопрос. Мужчине было очень больно. Он едва стоял на ногах.
— Собери… — повторил Эльм.
И тут я увидел его левую руку. Вернее, то, что от нее осталось.
— Собачий выродок отхватил мне кисть, — монотонно произнес Эльм. Зрелище рукава, заканчивающегося окровавленной тряпкой, заставило меня забыть о холоде и усталости. Я с трудом поднялся на ноги.
— Собачий выродок отхватил мне кисть… — повторил силач.
Фарри бросился собирать вещи, испуганно поглядывая на товарища, который стоял, покачиваясь, и просто смотрел на лед. С культи на снег капала кровь. Не в силах смотреть на это, я присоединился к мальчику, забрасывая вещи в жадную глотку рюкзака.
Когда мы закончили, я попытался впрячься в него вновь, но Эльм одернул меня:
— Стой.
Он медленно подошел к нам, так и не поднимая головы. Встал на колени и отложил ледоруб в сторону. Затем, кривясь от боли, осторожно продел раненую руку в лямку, застонал, но не остановился.
Когда пытка закончилась, он встал и побрел вперед, не оборачиваясь.
— Эльм, давай мы тебя разгрузим! — крикнул я ему вослед.
— Заткнись. — Его тихий голос невероятным образом заглушил вновь поднявшийся вой пурги.
Мы с Фарри переглянулись.
— Он убил его, да? — спросил меня мальчик, а я пожал плечами и подобрал оставленный ледоруб. Стальное лезвие было испачкано чем-то черным, чем-то похожим на кровь, но ею не являющимся. Я попытался отчистить его снегом, но ничего не вышло.
— Видимо, да… — ответил сам себе испуганный Фарри и поспешил за уходящим в дымку Эльмом.
Трудно вспомнить, сколько еще времени мы шли по мерзлой пустыне. Раненый циркач, сокрушенный потерей кисти, брел впереди и не реагировал на любые наши вопросы. Он полностью погрузился в себя, огорошенный и изнывающий от боли. Его чувства затянул холодный туман, и мне показалось, будто только рюкзак и необходимость идти удерживали силача от падения в пропасть отчаяния.
Метель утихла, ветер вновь прогнал с неба тучи. Идти стало легче, но усталость, накопленная за последние дни, сказывалась все сильнее. Я, надорвавшись днем, едва успевал за спутниками.
Наконец Эльм остановился.
— Здесь, — хрипло сказал он и сел на лед, где аккуратно выбрался из объятий рюкзака. Подниматься здоровяк не стал, потерянным взглядом буравя горизонт.
Ни слова не говоря, я подошел к его ноше и отцепил оттуда пилу, уцелевшую после ночного визита Гончей. Вместе с Фарри, так остро переживающим за Эльма, мы принялись выпиливать из тела льда блоки, для того чтобы собрать убежище на ночь.
Без помощи силача это оказалось значительно труднее, но все-таки нам удалось сделать хоть какое-то подобие дома. Все это время Эльм так и сидел на льду, молча баюкая руку, и я забеспокоился о его здоровье (как бы дико это ни звучало). Холод мог погубить его окончательно, несмотря на теплые меховые штаны.
Потом мы разогрели воду, залили швы, поставили плошку с жиром, и только тогда нам удалось растормошить Эльма.
— Я убил его, — сказал он нам, вынырнув из оцепенения. — Я убил его, мальцы. Можете спать спокойно.
Забравшись внутрь, мы улеглись, но никто больше не произнес ни слова. Не знаю, почему молчал Фарри, который очень переживал за друга, а мне казалось попросту некрасивым и постыдным говорить о чем-либо, кроме боли Эльма, и я ощущал странную вину за то, что с ним случилось. И отчасти мои терзания были справедливы.
На этот раз я не стал выкладывать компас.
Тишина и отсутствие ветра да нагревающийся от дыхания и плошки воздух быстро погрузили меня в спокойный сон без сновидений. Наверное, я уснул раньше, чем Эльм и Фарри. Совесть в тот день меня не тревожила.
Проснулся я тоже первым. Скованный льдом воздух нагрелся за ночь, так что пришлось прилагать усилия, чтобы заставить себя вылезти наружу. Но муки тела и его необходимость справлять естественные потребности выгнали меня из теплого убежища.
Небо было чистым, без единого облачка. Солнце только-только поднялось, раскрасив снег розовым. Холодное, свежее дыхание зимы прогнало из меня остатки сна, но настроение радостно скакнуло вверх, потому что день обещал быть тихим, безветренным. Сделав свои дела, я вернулся ко входу и застыл. Таким чудесным показалось мне утро, что мысль о том, как же нам идти дальше, только сейчас пришла в голову.
