Фарри ненавидел умирающего от яда Южного Круга Лаума.
Вылазкам на снег мальчик радовался, как лучшему подарку. Когда внутрь их темницы заходила Паскуда, страшного вида толстая надсмотрщица, товарищи по несчастью наперебой просили выбрать именно их. Лаум говорил, что это наилучшая мотивация для узников. Хочешь хоть ненадолго освободиться от пут — иди работай.
Но при всем этом гордый Фарри никогда не вызывался сам, вспоминая смерть отца. Но и не отказывался, когда Паскуда предлагала ему выйти хотя бы прогуляться. Такое случалось еще реже, чем вылазки за черноусом. Троих бедолаг, связав им руки за спиной, выводили на прогулку на верхнюю обледенелую палубу и тщательно следили за тем, чтобы те не приближались друг к другу. Кривоногий с радостью отыгрался бы на своем помощнике, потеряй тот хотя бы одного сборщика, и Лаум это прекрасно понимал. За пленниками, зло посмеиваясь, наблюдала вся команда. Все эти недобрые, одичавшие в недрах ледохода бандиты. Сборщики были излюбленным объектом их шуток. Одна девушка, один юноша и один ребенок.
Фарри знал, что нужно сделать, чтобы переродиться. Каждый сборщик с младых лет знает эту тайну, недоступную прочим сверстникам. Для перерождения можно даже не искать себе супруга (хотя это еще больший грех, как говорил их шаман). Таинственный обряд, проходящий между мужчиной и женщиной, снимал связь с черноусом. Но мальчику всегда для этого нужна девочка, и наоборот. Иначе никак. В этом было нечто волнительное, непонятное и загадочно-постыдное.
Вместе с Фарри в плену пиратов томились еще двое. Северяне, лет семнадцати. Они часто разговаривали между собой о таких грешных вещах, что уши новичка горели от стыда. Нет, совсем не потому что ритуал перерождения настолько его смущал. Просто эти двое, не сводящие друг с друга взглядов, полыхающих животным огнем, «путешествовали» с пиратами уже несколько лет. И были братом и сестрой, доведенными в поиске освобождения до самого жуткого греха. Они истово мечтали освободиться. Даже ценой кровосмешения.
Слушая рассказ приятеля, я сидел красный, как рак, понимая, о чем он говорит. Конечно, тайной горячего льда это назвать нельзя. Я уже достиг того возраста, когда девушки стали привлекательными. Я уже чувствовал нечто, тянущее меня к слепой сказительнице. Но Фарри так буднично, так омерзительно говорил об этом «перерождении»… Ребенок… С такими знаниями… В нашей деревне никто и никогда не занимался сбором черноуса. Слишком холодно для плодов Темного Бога. Слишком много традиций, идущих от Добрых.
Но это был ужасный рассказ. Все дни сборщиков сливались в мечты о том, как это случится. То, что для людей типа Эльма было развлечением, для несчастных собирателей черноуса было шагом к свободе от ужасного рабства. Порок, дарующий иную жизнь, через который втайне хочет переступить каждый, но годами позже, не в детстве…
Однако не это было самым страшным. Паскуда, средних лет женщина с обезображенным лицом, постоянно измывалась над детьми. Злая, как демон Темного Бога, с неровными гнилыми зубами, она то избивала пленников, то развлекалась, лаская кого-нибудь из них. И самое чудовищное, что это ужасное, омерзительное создание знало, как добиться своего. Ее жертва сначала плакала, пыталась отстраниться, кричала, звала на помощь, но потом сдавалась, покорно отдавшись грязным рукам тюремщицы. А Дина, красивая девочка с севера, со временем начинала даже стонать от наслаждения, и от этого Фарри с ее братом просто сходили с ума, захлебываясь в жажде тела. Паскуда же таинственно намекала, что она может «поступиться принципами» и дать им переродиться. А потом сдвигала клетки и заставляла смотреть, как извивается от ее ласк тело сборщицы. Сарин бился в своей темнице и слал в адрес надзирательницы то проклятья, то мольбы, а Фарри не мог отвести глаз от лица Дины. От того выражения, с которым она принимала «игру» тюремщицы.
На корабле Кривоногого Фарри пришлось пробыть больше полугода…
— Я не хочу об этом говорить, — вдруг прервал он рассказ. — Мне противно вспоминать.
— Кто была эта женщина? Почему она стала такой? — Эльм показался мне посланцем Светлого Бога по сравнению с тем монстром. — Прошу, расскажи все до конца!
— Это была подстилка Лаума. Он хорошо ей платил и частенько приходил в ее каморку. Она кричала, стонала. О, я уверен, она делала это специально, чтобы помучить нас. Часто после их близости Паскуда заходила к нам и улыбалась, а меня тошнило от ее блудливого оскала. Светлобог, ты не представляешь, до чего мы доходили. Грязь, грех. Яд в головах и сердце. Мы все время думали о перерождении. Каждую минуту!
— Это ужасно…
— Однажды Сарин во время вылазки на лед, набросился на сопровождающую его Паскуду. Он пытался забраться ей под шкуры, он действительно хотел пройти перерождение там, на морозе. Толстуха отрубила ему руку… Я не хочу говорить об этом, Эд!
— Я понял тебя…
«Хватит допрашивать его! Хватит! Не заражайся этой мерзостью, Эд! Прошу тебя, не заражайся ею. Знание отравит тебя. Ты сам не будешь рад этому!»
— Сарин истек кровью и умер неподалеку от зарослей. Мне пришлось собирать черноус, глядя на его труп… В тот день Лаум страшно поругался с Паскудой. Он уже умирал, но все равно боялся гнева капитана. На время нам с Диной стало легче, страшила перестала нас истязать. Но ты бы видел, как мы друг на друга смотрели. Если бы нас выпустили из клетки хотя бы на пару минут, мы успели бы добежать друг до друга и переродиться. Это стало единственной нашей мыслью. Нас превратили в… Ох, Эд. Зачем тебе это?!
— Как ты выбрался оттуда?
— Паскуда… Это сделала она. — Фарри передернулся от омерзения. Ему неприятно было вспоминать, и его чувства передавались мне, но я хотел знать. Иногда это важнее прочего — желание знать. — Она частенько напивалась, а после ссоры так и вовсе не трезвела. Раньше ее сторонились все пираты, но знали, что она под защитой Лаума, а после их размолвки… Она потеряла покровителя и стала спиваться. Единственная женщина на корабле, кроме Дины. Пару раз Паскуду избивали. Много раз, я уверен, насиловали, несмотря на все ее уродство. И однажды она пришла к нам. От нее воняло грязью и потом. Сначала она приступила к долгой «игре» — это с Диной. Я до сих пор помню, как та кричала и благодарила Паскуду за то, что та делает.
Меня передернуло.
— А потом она освободила меня от цепей и затолкала в клетку к Дине. Так оно и случилось. И честное слово, Эд, никогда в жизни я больше не буду этого делать. Никогда, запомни мои слова! Светлобог, как же мерзко, вспоминать о тех временах! Как же стыдно.
Он немного помолчал и добавил:
— Вот так капитан Кривоногий потерял трех сборщиков и первого помощника Лаума.
— А с ним что случилось?
— Лихорадка доконала его за день до того, как к нам пришла Паскуда. Я думаю, что его смерть и подвигла нашу тюремщицу… Кривоногий, когда узнал об этом, раздел ее и привязал к бушприту. Холод сделал свое дело, и еще несколько недель труп надсмотрщицы не отвязывали. А нас продали в ближайшем городе в гильдии. Меня — в Воровской Закон, а Дину — в Усладу. Но, клянусь тебе, это было почти праздником для нас обоих. Освобождением. Избавлением от проклятой жажды.
