Зачесались ноздри. Запах был такой тонкий, что Шмель перестал его ощущать уже через несколько секунд.
Теперь вкус. Четыре направления смысла: соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время. И такты послевкусия, потому что настоящий вкус всегда разворачивается, всегда течет.
Здесь четыре связанных понятия, всего четыре: дом. Помощь. Что еще? Дом…
Он вдруг вспомнил отцовский трактир. Порог в четыре высоких ступени. Две трубы двух печей – Ящерки и Царицы. В тех краях, откуда родом мать, печам всегда дают имя. На перевале печи топятся почти круглый год, и запасать топливо надо от весны до весны…
Нет, печи ни при чем. И дым тоже. Стены… Дом… Отец стоит посреди двора, уперши руки в бока…
– Стены дома… – начал он неожиданно тонким голосом.
Учитель поднял брови.
– Стены дома… укрепляют… хозяина.
– Стены дома поддерживают хозяина, – с некоторым удивлением сказал учитель. – Ну что же, близко. Постой пока. Рот прополощи чистой водой… Хвощ, теперь ты!
* * *
Стократ отдыхал на бревне, приспособленном под скамейку, и глядел издали на странный экзамен. Дочь хозяина местной таверны сидела с ним плечом к плечу – ближе, чем позволяли приличия:
– Учеников испытывает прилюдно. Так положено. В прошлый раз, два года назад, всех разогнал, никого не стал учить дальше.
– А почему? – Стократ потянулся. Большая тяжелая бабочка села на голенище его сапога и повела крыльями цвета крапивы.
– Бездарные, мол, – дочь хозяина пожала плечами. – По-моему, правильно люди говорят: хочет один остаться со своим искусством. Цену набивает.
На помосте парнишка с нечесаными светлыми волосами отхлебнул из кувшина – и теперь хмурился, катая во рту жидкость, мычал и выкатывал глаза, будто пытаясь что-то вспомнить.
– Странное искусство, – сказал Стократ. – Зачем?
– Не знаешь? – дочь хозяина глубоко вдохнула и пододвинулась еще ближе. – Так лесовики же. У нас с лесовиками дела. А они слепые и не говорят.
– Совсем?
– Да хоть сам посмотри! Пойди к заставе, и… – дочь хозяина вдруг запнулась. – Хотя лучше не надо, они чужих не любят. Но вот если лес рубить, надо сперва с ними договориться. А они не пишут ни на бумаге, ни на камне, только вкус и понимают. Вот наш мастер им складывает обращение от князя, вежливо, чин чином: позвольте мол, добрые соседи, ваш лес порубить, а мы вам за это заплатим. Дозорные им несут обращение в серебряном кувшине, а они нам присылают ответ в глиняном, и там указано, где рубить и сколько, и что они хотят взамен…
– И ваш мастер все это понимает по вкусу питья?
– А как же, – дочь хозяина вздохнула. – Он у нас первый человек, можно сказать. Дом у него лучший. Князь уже который год его вежливо просит: ну выучи ты наследника, дядя, лесовики-то нашему письму не научатся, они слепые и не говорят… А надавить на него, как следует, не решается. Потому как незаменимый человек наш мастер, чего уж там.
Стократ снова посмотрел на помост. Мастер не производил впечатления особенного умельца – походил скорее на лавочника с лицом заурядным и одутловатым. Одет был добротно, но без изящества, кричал на мальчишек без любви – видно было, что к учительству он не имеет ни малейшего призвания. Один за другим отвергнутые ученики спускались с помоста, наконец, остались двое, тощий бледный мальчик с каштановыми волосами и плотный, круглый, похожий на речную рыбу подросток. Первый все время молчал, нервно поводя ноздрями. Второй ныл и жаловался на простуду, обожженный язык и снова на простуду.
– Толстый – это Плюшка, четвертый сын торговца Сходни. Мальчишка хитрый, я его знаю. А худой – трактирщиков сын с перевала, Шмель его зовут, он у нас в таверне живет, вроде как за отработку, только какой из него работник, если он с утра до ночи со своими склянками… Гляди-ка, мастер этих-то оставил! Видно, дальше испытывать будет!
Толпа плотнее обступила помост. Откуда-то подтягивались новые люди; мастер велел двум оставшимся ученикам еще раз выбрать по кувшину. Повторилось испытание; сын торговца канючил жалобно, но не назойливо – ровно так, чтобы не вызвать раздражения. Мальчик с каштановыми волосами глядел перед собой и говорил так тихо, что разобрать его слова могли только мастер, несколько человек в первых рядах – да Стократ, который умел читать по губам:
– Маленький человек… легче найдет сокровище.
Да уж, с ухмылкой подумал Стократ.
– Похоже, все-таки кого-то оставит учиться, – дочь хозяина заглянула ему в глаза, будто проверяя, насколько важна эта новость. – Видно, князь велел уже оставить кого-то, терпение у него окончилось, вот он и…
– Шмель остается! – провозгласил мастер поверх голов. – Этого буду учить дальше, этот хоть чему-то научился, хоть позже всех пришел!
* * *
Он стоял на краю помоста, не веря ушам, и умный язык его лежал во рту разбухшей колодой. Люди галдели – без особенной радости, но и без осуждения. Те, что стояли рядом, все видели и слышали сами: он честно прошел испытание. Последнее изречение было особенно сложным, хотя бы потому, что «сокровище» и «маленький» очень близки по вкусу.
Плюшка стоял рядом, закусив губу. Четвертый сын богатого торговца, он был страшно честолюбив. Если Шмель не верил своему счастью – то Плюшка не умел и не мог свыкнуться с поражением.
Шмель попробовал ему улыбнуться. Ответом был холодный, как лягушка, взгляд; семейство торговца Сходни одно из главных в поселке, и многие теперь возненавидят выскочку-Шмеля; он вдохнул ртом, чувствуя, как моментально остывают и покрываются корочкой губы.
Ничего, лишь бы выучиться, а там он сам станет мастером. Он станет таким важным, что никто не посмеет косо взглянуть. Он будет учиться… и, наверное, его отпустят к родителям на несколько дней – рассказать о своем успехе, погостить, отдохнуть…
– Минутку, – послышался скрипучий голос из кресла, где сидел Глаза-и-Уши. – Минуточку, мастер.
Толпа притихла.
Глаза-и-Уши, человек малоподвижный, встал на этот раз со своего кресла и соизволил приблизиться к помосту. Мастер спустился по ступенькам, и так они встретились на полпути, выказывая друг другу подчеркнутое уважение, при этом тщательно следя, чтобы не пройти лишнего шага. Их разговор слышали только стоящие очень близко – да и те упустили половину тихих, на ухо сказанных слов.
– Князь будет недоволен, что берете пришлого, – тихо сказал советник. – Есть же наш, местный паренек. А что он хуже – так ведь язык обжег.
Мастер помрачнел.
– Вам решать, – совсем тихо сказал Глаза-и-Уши. – Но князь обрадуется, если возьмете местного. Сами решайте.
Мастер, ни слова не говоря, вернулся на помост. Обвел мрачным взглядом заинтригованную толпу. Потом поглядел на Шмеля и Плюшку, и под его взглядом оба насторожились.
