Пипси оказалась недокормленной, страдала от обезвоживания, у нее вылезали перья. Дядя Бик нянчил бедняжку с заботой и усердием, которые не могли вызвать ничего, кроме восхищения. Сидел с ней часами, по капле вливая ей в клюв воду из пипетки. Кормил ее размельченной пищей с кончика палочки, которой мешают кофе. Перевязал ей крыло, и оно в конце концов срослось.
— Ты посмотри, как она умеет приспосабливаться, — говорил он всякий раз, как я заходила к нему в магазин. — Только посмотри! Вот у кого нам всем следует поучиться. Приспособиться можно к чему угодно.
Это, конечно, здорово, но… на деле-то Пипси совсем не приспособилась. Крыло у нее срослось как-то не так, так что летать она могла только над самой землей, да и то по кругу. Она постоянно падала с жердочки, и дядя Бик держал ее в коробке, которую ставил на прилавок. В один прекрасный день Пипси втемяшила себе в птичьи мозги, что она снова может летать. Она залезла на край коробки, обозрела ландшафт, расправила свои увечные крылышки и попыталась вспорхнуть. Но только свалилась с прилавка и шлепнулась на пол, — а дядин поставщик как раз вкатил в двери тачку, нагруженную центнером птичьего корма.
Вот что всплыло у меня в памяти, когда Стивен сказал, что я «приспособлюсь».
Стивен отвез нас с Бу обратно в школу и высадил за несколько улиц, чтобы никто не заметил, что мы вернулись на полицейской машине. Было всего пять часов. Ученики уже подтягивались в столовую ужинать. Меня мутило, я не могла есть. Однако Бу страшно проголодалась, и мы решили сходить в одну из соседних кофеен и купить ей бутерброд. Я смотрела, как она уписывает булку с ветчиной и сыром бри.
— Значит, — сказала я, — твоя работа — ходить за мной хвостом?
— Типа того, — ответила Бу.
— А как оно у вас устроено?
— Ну, Стивен — настоящий сотрудник полиции, у него форма и все такое. Каллум — как бы тайный агент, он работает на метрополитене, там призраков целая куча. А я, вообще-то, новенькая. Пасти тебя — мое первое задание.
— Значит, с тобой тоже что-то случилось? — спросила я. — Поэтому ты такая…
— В восемнадцать я много шлялась по клубам, и…
— В восемнадцать? А теперь тебе сколько?
— Двадцать.
— Двадцать?
— Я же не по-настоящему у вас учусь, — сказала она. — И возраст мой указан не по-настоящему. Короче, мы с Вайолет, моей подругой, возвращались из клуба. Она вела машину. Я знала, что она пьяная. Не нужно было к ней садиться. Да и ее стоило бы остановить. Но я и сама была нетрезвая, да и вообще, мозгов у меня тогда было кот наплакал. Мы на полном ходу впилились в столб. Дым, кровь хлещет, Вайолет без сознания. И тут вдруг какой-то голос говорит мне: спокойно, вылезай из машины. Я оглянулась и увидела Джо. Она стояла рядом. А я реву, совсем голову потеряла, но она успокоила меня и вытащила наружу. С тех пор мы с ней лучшие подруги. Знаешь, на Рождество я попыталась подарить ей телефон. Она ведь может поднимать вещи — правда, не очень тяжелые, но телефон поднимет. Вот только призракам от личных вещей одна морока. Карманов-то у них нет. А прохожие видят телефон, плывущий по воздуху, и начинают шарахаться. Она собирает мусор, потому что терпеть не может бездельничать, а что мусор перемещается, никто, похоже, не замечает. Думают, что его просто переносит ветром или просто кто-то так его бросил. Призракам, знаешь, приходится принимать такие вещи в расчет.
— Я, кажется, не справлюсь, — сказала я.
— С чем?
— Ну, с этим. С тем, чем я теперь стала.
— Да справишься. Тут и справляться-то не с чем. Нормальное дело, понимаешь?
— А как мне теперь учиться? — продолжала я, запуская руки в волосы. — Например, сочинение. Мне его, кровь из носу, нужно закончить на выходных. Мне нужно написать сочинение по Сэмюэлю Пипсу, про его гребаный дневник, а я вместо этого смотрю на призраков.
Я походила по комнате, хватая свои вещи, снова кладя на место, пытаясь восстановить ощущение реальности. Все вроде то же. Та же комната. Та же Бу. Та же пепельница. Та же невымытая кружка с налетом от красного вина.
Бу наблюдала за мной, жуя бутерброд.
— Сообразила! — сказала она наконец, смахивая крошки с коленей прямо на пол. — Пошли в библиотеку.
Был вечер субботы, да еще и перед самым ужином, так что народу в библиотеке оказалось немного, да и эти немногие были из тех, кто редко обращает внимание на окружающих. Они сидели, погрузившись в свой мир — в наушники, компьютеры, книги. Бу быстро обошла все помещение, сначала методично прочесала все проходы внизу, потом поднялась наверх и проделала то же самое. Алистер обнаружился на одном из широких подоконников в конце раздела литературы — художественные произведения от «Иа» до «Кл». Одну ногу в ботинке-говнодаве он вытянул вверх и уперся ботинком в откос, другую свесил вниз. Похоже, именно его Бу и искала, потому что направилась прямо к окну.
— Она теперь все знает, — сообщила Бу.
Алистер неохотно отвел глаза от книги.
— Поздравляю, — сказал он сухо.
Я все еще не могла врубиться, что происходит. Мысли ползли совсем медленно. Они оба смотрели на меня, и, не дождавшись моей реплики, Бу пояснила:
— То, о чем мы только что говорили. Алистер… он из них.
— Он…
И тут до меня дошло, почему Алистер смотрит на меня как на полную дуру. Весь этот его прикид в стиле восьмидесятых — это никакой не маскарад. Это его собственная прическа из его собственных восьмидесятых годов.
— Мама дорогая! — вырвалось у меня. — Так ты…
— Именно. Он мертв.
Бу сказала это таким тоном, будто сообщала, что нынче его день рождения. Алистер выглядел… человеком. Намазанные гелем пряди, подвернутые джинсы, безразмерный тренч… Я подняла руку, дотронулась до своих волос — длинные, прямые, очень темные — и внезапно порадовалась, что не выкрасила их в розовый цвет, как собиралась. Несколько недель походить с розовыми волосами — милое дело. Розовые волосы на веки вечные — это уже другой вопрос.
Мысль была нехорошая, даже подловатая. Думать-то нужно о смысле жизни, о том, каково умереть в восемнадцать лет в собственной школе, о том, что для некоторых смерть — это еще не конец. Но то были слишком великие мысли, вернее, мне они в тот момент были великоваты. Вот я и сосредоточилась на волосах. На вечной прическе. На вечных говнодавах.
Меня разобрал истерический хохот. Хохотала я так, что испугалась: сейчас меня вывернет наизнанку, прямо здесь, в разделе литературы. Кто-то остановился в конце прохода и долго смотрел на нас с укором, но я не в силах была уняться. Когда я наконец немного взяла себя в руки, Алистер слез с подоконника.
— Пошли, — сказал он. — Давай уж я тебе покажу.
Он спустился на первый этаж, к справочному разделу, расположенному рядом со столом библиотекаря. Целая полка была забита «Вексфордским вестником», экземплярами школьной газеты, сброшюрованными и переплетенными в зеленую кожу.
