— Лорд Вэнион, я не настолько хорошо знаю леди
Сефрению, но думаю, что ее вспышка в тот раз, когда я впервые упомянул
дэльфийскую литературу, может навести нас на некий след. В «Ксадане» есть
небольшой эпизод, где намеками говорится, что во время войны с киргаями стирики
и дэльфы были союзниками. Эпизод явно основан на весьма туманном отрывке из
одного исторического труда седьмого столетия. Там упоминается предательство —
однако без подробностей. Очевидно, когда началась война с киргаями, стирики
заключили союз с дэльфами и хитростью уговорили их нанести по киргаям удар с
востока. Они посулили всяческую помощь, но, когда киргаи ответили на удар и
стали оттеснять дэльфов, стирики предпочли забыть о своих обещаниях. Почти все
дэльфы были уничтожены. Многие столетия стирики изо всех сил изворачивались,
стараясь оправдать такое вопиющее предательство. В мире хватает людей, которые
терпеть не могут стириков, и они использовали эту историю как основание для
своей ненависти. Стирики, что вполне понятно, терпеть не могут дэльфийскую
литературу. — Итайн окинул задумчивым взглядом бесконечное однообразие
пустыни. — Одна из самых непривлекательных черт человеческой натуры —
ненавидеть тех, с кем ты поступил несправедливо. Это куда проще, чем признать
свою вину. Если убедить себя, что люди, которых ты предал или поработил, на
деле недочеловеки или чудовища, это здорово обеляет твою вину — во всяком
случае, в собственных глазах. Люди весьма и весьма искусны в умении переложить
свою вину на другого. Нам ведь так нравится быть о себе хорошего мнения!
— Не думаю, что одно это могло бы так изменить
Сефрению, — с сомнением проговорил Вэнион. — Она чересчур здравомысляща,
чтобы вспыхивать, едва кто-то скажет нелестное о стириках. Она несколько сот
лет прожила в эленийских королевствах Эозии, а там ненависть к стирикам отнюдь
не ограничивается литературными оскорблениями. — Он вздохнул. — Если
б только она захотела поговорить со мной! Уж я бы сумел вызнать у нее хоть
что-то осмысленное. Но она только сыплет гневными обвинениями. Не понимаю, что
происходит.
Спархок, в отличие от Вэниона, по крайней мере догадывался,
в чем дело. Афраэль намекала, что Сефрении предстоит пройти через что-то крайне
болезненное, и теперь становилось ясно, что причиной этой боли будут именно
дэльфы. Богиня сказала, что Сефрении необходимо перестрадать, чтобы вырасти.
Вполне вероятно, что Итайн, не знавший хорошо никого из них, нечаянно наткнулся
на верное объяснение. Сефрения — стирик до ногтей и кончиков волос, и признание
вины ее народа за древнее предательство причинит ей именно такую боль, о
которой с печалью говорила Афраэль. Увы, страдать доведется не только Сефрении.
Вэнион сказал, что беды Сефрении — его беды. К несчастью, то же относилось и к
ее боли.
Спархок ехал по безжизненной пустыне, и его мысли были так
же мрачны, как и окружающий пейзаж.
Глава 12
Кринг задумчиво смотрел на лужайку.
— Это налетело на меня, как безумие, атан
Энгесса, — говорил он своему огромному другу. — С той минуты, когда я
впервые увидел ее, я уже не мог и думать ни о какой другой женщине.
Они стояли в тени неподалеку от здания министерства
внутренних дел.
— Ты счастливчик, друг Кринг, — заметил Энгесса
своим низким мягким голосом. — Многие люди проживают жизнь, так и не
изведав такой любви.
Кринг мрачновато усмехнулся:
— Уверен, что без этой любви моя жизнь была бы намного
проще.
— Так ты жалеешь, что это случилось?
— Нисколько. Я считал, что живу полной жизнью. Я был
доми своего народа и знал, что в надлежащий час моя мать, согласно нашим
обычаям, подыщет мне достойную жену. Я женился бы и стал отцом множества
сыновей, и все шло бы так, как должно. Потом я встретил Миртаи и лишь тогда
понял, как пуста была прежде моя жизнь. — Он провел ладонью по обритой
макушке. — Боюсь только, что мои соплеменники не сразу примут ее. Она так
не похожа на женщин, с которыми мы привыкли иметь дело. Все было бы гораздо
легче, не будь я доми.
— Не будь ты доми, друг Кринг, она вряд ли согласилась
бы стать твоей женой. Миртаи горда. Она рождена, чтобы стать супругой
правителя.
— Я знаю. Я не осмелился бы и подойти к ней, если б не
был доми. И все-таки я предвижу трудности, которых не избежать. Она чужеземка и
совсем не похожа на пелойских женщин. Наши женщины весьма высоко ценят свое
положение, а Миртаи принадлежит к другой расе, она выше ростом самого высокого
пелойского воина и прекраснее всех женщин, каких я видел в своей жизни. Одно
это заставит сердца пелойских женщин сжаться от зависти. Ты ведь видел, какими
глазами смотрела на нее Вида, жена Тикуме? — Энгесса кивнул. —
Женщины моего народа невзлюбят ее еще сильнее, потому что я — доми. Она будет
домэ, супругой доми, и по праву станет первой среди наших женщин. Что еще больше
ухудшит дело, она будет богаче всех пелоев.
— Не понимаю.
— Мои дела шли хорошо. Стада мои росли, в кражах мне
сопутствовала удача. Все мое имущество будет принадлежать Миртаи. Она будет
владеть огромными отарами овец и стадами другого скота. Только табуны коней
останутся моими.
— Таков пелойский обычай?
— О да. Овцы, козы, коровы — пища, а потому они
принадлежат женщинам. Женщины владеют также шатрами, постелями и фургонами.
Золото, которое платит нам король за уши земохцев, принадлежит равно всему народу
пелоев, так что единственное, чем владеем мы, мужчины, — это оружие и
кони. Если задуматься, женщинам принадлежит почти все, а мы всю жизнь оберегаем
их имущество.
— У вас странные обычаи, друг Кринг. Кринг пожал
плечами.
— Мысли мужчины не должны быть заняты заботой об
имуществе. Это отвлекает его во время боя.
— Да, друг мой, это мудро. Кто же владеет твоим
имуществом, пока ты еще не женат?
— Моя мать. Она разумная женщина, и то, что у нее будет
такая дочь, как Миртаи, многократно возвысит ее. Она пользуется большим почетом
среди пелойских женщин, и я надеюсь, что она сумеет утихомирить слишком ретивых
— по крайней мере, моих сестер. — Кринг вдруг хохотнул. — Воображаю,
с каким удовольствием я буду любоваться лицами моих сестер, когда представлю их
Миртаи, и они должны будут кланяться ей! Я не слишком-то люблю их. Все они
каждый вечер молятся о моей смерти.
— Твои сестры?! — Энгесса был потрясен.
