— Сефрения, нам придется поверить Беллиому. —
Вэнион явно изо всех сил старался сдержать раздражение. — Разве не
бессмысленно доверять ему свои жизни и не верить его словам? Ты же знаешь, в
прошлом он немало помог нам.
— Только потому, что его принуждали к этому, Вэнион.
Беллиом подчинился, потому что его заставили подчиниться. Я верю ему даже
меньше, чем дэльфам. Он чужой, совершенно чужой, и мы не в силах предвидеть, на
что он способен. Мы в безопасности лишь до тех пор, покуда держим его под
замком и вынуждаем силой подчиняться нам. Если мы начнем прислушиваться к его
речам, мы окажемся в большой опасности.
— Может быть, ты и о нас того нее мнения,
матушка? — с грустью спросил он. — Мы эленийцы, а эленийцы в прошлом
не раз доказывали, что им нельзя доверять. Ты хотела бы и нас держать под
замком и принуждать силой подчиняться тебе? — Не говори чепухи, Вэнион.
Беллиом — не человек.
— Зато дэльфы — люди.
— Нет!
— Ты грешишь против логики, Сефрения. Что бы там ни
было, дэльфы были и остаются людьми. Мы не питаем особой приязни к земохцам или
рендорцам, однако мы никогда не пытались утверждать, будто они — не люди.
Многие эленийцы терпеть не могут вас, стириков, но мы никогда не заходили
настолько далеко, чтобы отрицать вашу человеческую природу. — Он помолчал
мгновение и глубоко вздохнул. — Полагаю, любовь моя, к этому все и
сводится. Если ты отрицаешь, что дэльфы — люди, как я могу быть уверен, что в
глубине души ты не думаешь точно так же и обо мне? Я жил в Сарсосе, и многие
тамошние стирики давали понять, что считают меня низшим существом. Ты была
одного мнения с ними? Я был для тебя домашним зверьком, Сефрения, собакой,
скажем, или ручной обезьяной, которую ты держала забавы ради? Черт побери,
Сефрения, это уже вопрос нравственности! Отрицая чью бы то ни было человеческую
природу, мы открываем путь непостижимому ужасу. Неужели ты этого не понимаешь?
— Дэльфы совсем другие.
— Никто не может быть совсем другим! Мы должны в это
верить, в противном случае мы и сами перестаем быть людьми! Ну почему ты этого
не понимаешь?
Сефрения побелела.
— Все это весьма возвышенно и благородно, Вэнион, но к
дэльфам не имеет ровным счетом никакого отношения. Ты не знаешь, кто они такие
и какова их природа, а потому сам не ведаешь, о чем говоришь. В прошлом ты
всегда обращался ко мне за советом, когда твое невежество могло бы завести тебя
на опасный путь. Верно ли я поняла, что больше этого не случится?
— Не говори глупостей.
— Я и не говорю. Я очень серьезна, Вэнион. Намерен ли
ты обойтись на сей раз без моего совета? Собираешься ли ты связаться с этими
прокаженными чудовищами, независимо от того, что говорю тебе я?
— У нас нет другого выхода, неужели ты не можешь это
понять? Беллиом сказал, что мы проиграем, если не заключим союз с дэльфами, а
проигрывать нам нельзя. Я думаю, существование всего мира зависит от того,
проиграем мы или нет.
— Стало быть, ты перерос свою потребность во мне. Было
бы вежливее сказать мне это до того, как меня притащили в этот проклятый город,
однако было бы глупо ожидать вежливости от эленийца. Как только мы вернемся в
Материон, я отправлюсь в Сарсос, где мне и надлежит быть.
— Сефрения…
— Нет. Довольно. Я триста лет верой и правдой служила
пандионцам и благодарю вас за то, как щедро заплатили вы за годы моего труда.
Между нами все кончено, Вэнион. Кончено раз и навсегда. Я надеюсь, что остаток
твоей жизни будет счастливым, но, в счастье или же в печали, ты проживешь его
без меня. — И Сефрения, развернувшись, стремительно вышла из комнаты.
— Но ведь это же будет весьма опасное дело,
анари, — говорил Итайн, — а Ксанетия так много значит для вашего
народа. Благоразумно ли рисковать ее жизнью?
— Истинно так, Итайн из Материона, — отвечал
старик, — Ксанетия дорога нам, ибо она будущая анара. Однако именно она
одарена щедрее прочих, и может статься так, что именно ее дар, в конце концов,
перевесит чашу на весах нашего противоборства с общим врагом.
Спархок, Вэнион и Итайн встретились с Кедоном перед тем, как
покинуть Дэльфиус. Было ясное осеннее утро. Изморозь, осевшая на лугу, быстро
таяла под утренним солнцем, и тени под вечнозеленым кустарником, окаймлявшим
луг, обрели оттенок глубокой синевы.
— Я только хотел кое-что прояснить, анари, —
сказал Итайн. — Материон — прекрасный город, но в нем живет немало грубых
и невежественных людей, которые отнюдь не мирно отнесутся к появлению среди них
дэльфа. Ваша нежная Ксанетия — существо неземное, не от мира сего, почти дитя.
То, что она — сияющая, защитит ее от проявлений грубой силы, но действительно
ли ты готов выставить ее лицом к лицу с проклятиями, поношением, бранью — всем,
с чем может она столкнуться в населенном мире? Анари улыбнулся.
— Ты неверно судишь о Ксанетии, Итайн из Материона.
Ужели истинно мнится тебе, что она — почти дитя? Станет ли тебе легче, ежели
скажу я, что она миновала уже первое столетие своей жизни?
Итайн воззрился на него, затем на Ксанетию, молча сидевшую у
окна.
— Анари, — сказал он, — вы, дэльфы, —
непостижимый народ. Я готов был поклясться, что ей не больше шестнадцати.
— Невежливо, Итайн из Материона, говорить о возрасте
женщины, — улыбнулась дэльфийка.
— Прости меня, анара, — Итайн отвесил ей
изысканный поклон.
— Его превосходительство, анари, затронул весьма важный
вопрос, — сказал Вэнион. Лицо магистра все еще хранило следы боли,
причиненной вчерашним разговором с Сефренией. — Ксанетия не останется
незамеченной ни в Материоне, ни по пути в столицу. Не могли бы мы как-то
изменить ее внешность, чтобы целые деревни не впадали в панику, когда она
проедет мимо? — Он виновато взглянул на бледную женщину. — Я ни за
что на свете не хотел бы оскорбить тебя, анара, но твоя внешность волей-неволей
бросается в глаза.
— Благодарю тебя за комплимент, добрый сэр, —
улыбнулась она.
— Не желаешь продолжить, Спархок? — осведомился
Вэнион. — Я что-то запутался.
