— Мы воины, Ксанетия, — напрямик сказал
Спархок, — и привыкли отвечать на враждебность прямым отпором. Мы могли
бы, если придется, мечами прорубить себе дорогу от Дэльфиуса до императорского
дворца в Материоне, но, сдается мне, тебя бы огорчило такое зрелище. Может
быть, ты не сочтешь оскорбительным предложение каким-то образом скрыть свой
истинный вид? Сумеем ли мы вообще замаскировать твою дэльфийскую внешность? Не
знаю, замечаешь ли ты это, но ты все время светишься. Один раз твои
соплеменники подошли к нам довольно близко и лишь тогда начали светиться. По
силам ли тебе ослабить свое сияние?
— Мы властны над светом, Анакха, — заверил его
Кедон, — а Ксанетия, самая одаренная среди нас, властна над ним куда
более, чем все мы, хотя сие причиняет ей боль, ибо для нас неестестественно
сдерживать свое свечение.
— Значит, нам придется придумать что-то другое.
— Боль сия не так уж и важна, Анакха, — сказала
Ксанетия.
— Для тебя — может быть, но не для меня. Впрочем,
начнем с твоих волос и кожи. Черты лица у тебя вполне тамульские. Как
полагаешь, Итайн, если мы покрасим ее кожу и волосы, сможет она сойти за
тамулку?
— В сем нет нужды, Анакха, — сказала Ксанетия. Она
сосредоточенно сдвинула брови, и на ее лице понемногу, словно легкий румянец,
начал проступать золотистый оттенок, а волосы постепенно из бесцветных
становились просто светлыми. — Цвет — лишь разновидность света, —
объясняла она хладнокровно, а ее кожа между тем бронзовела, и волосы все
темнели и темнели, — и, поскольку я властна над внутренним своим сиянием,
властна я и над цветом волос и кожи; более того, изменяя, а не подавляя
совершенно свое свечение, могу я уменьшить боль. Весьма счастливый выход для
меня — и для тебя, полагаю я, также, ибо ты чувствителен к чужой боли. Сие довольно
просто. — Теперь ее кожа отливала золотисто-бронзовым цветом, почти таким
же, как у Итайна, а волосы были темно-каштановые. — Труднее переменить
формы тела, и уж совсем трудно совершить перемену пола.
— Что?! — Итайн поперхнулся.
— Я совершаю сие нечасто и неохотно, — продолжала
Ксанетия. — Эдемус не предназначил мне быть мужем, а посему нахожу я
пребывание в мужском облике крайне неудобным. Тела мужские столь неуклюжи и
неаккуратны. — Она вытянула перед собой руку и внимательно ее осмотрела. —
Цвет, сдается мне, верен. И этот тоже, — прибавила она, взглянув на прядь
почерневших волос. — Что думаешь ты теперь, Итайн? Останусь ли я
незамеченной в Материоне?
— Вряд ли, о божественная Ксанетия, — улыбнулся
он. — Появление твое на улицах Огнеглавого Материона заставит забиться
сильнее сердца тех, кто узрит тебя, ибо ты прекрасна, и красота твоя сверх
всякой меры ослепляет мой взор.
— Неплохо сказано, — пробормотал Спархок.
— Медовые твои речи услаждают мой слух, Итайн, —
улыбнулась Ксанетия. — Мнится мне, ты великий мастер улещать женщин.
— Тебе следует знать, анара, что Итайн —
дипломат, — предостерег ее Вэнион, — и его речам не всегда можно
верить. На сей раз, однако, он сказал тебе истинную правду. Ты необычайно
хороша собой.
Ксанетия грустно взглянула на него.
— В сердце твоем поселилась боль, лорд Вэнион, —
заметила она. Он вздохнул.
— Это мои личные трудности, анара.
— Сие не совсем так, мой лорд. Ныне все мы друзья, и
беды одного из нас суть беды всех. Однако то, что причиняет тебе боль, грозит
куда большим, нежели причинить боль всем нам, ибо ссора между тобою и любимой
твоей угрожает всему нашему делу, и покуда не будет залечена рана сия,
подвергает она опасности и наши общие устремления.
Они ехали на восток по едва заметной тропинке, которая
казалась проложенной скорее дикими зверями, чем людьми. Сефрения с замкнутым
окаменевшим лицом ехала позади всех в сопровождении Бевьера и молодого Берита.
Спархок и Вэнион возглавляли отряд, следуя указаниям
Ксанетии, которая ехала за ними под бдительным присмотром Келтэна.
— Дай ей время, Вэнион, — говорил Спархок. —
Женщины зачастую объявляют нам войну лишь для того, чтобы привлечь наше
внимание. Всякий раз, когда Элане кажется, что я уделяю ей меньше внимания, чем
следовало бы, она устраивает мне нечто подобное — просто затем, чтобы я
опомнился.
— Боюсь, на сей раз дело зашло куда дальше,
Спархок, — со вздохом отвечал Вэнион. — Сефрения — стирик, но никогда
прежде она не вела себя так неразумно. Если б только мы могли узнать, что
кроется за этой бессмысленной ненавистью… но от нее мы вряд ли дождемся
объяснений. Скорее всего, она ненавидит дэльфов просто потому, что ненавидит
дэльфов.
— Афраэль все исправит, — уверенно сказал
Спархок. — Как только мы вернемся в Материон, я поговорю с Данаей, и… —
Спархок осекся, похолодев, и рывком развернул Фарэна. — Мне нужно
поговорить с Ксанетией.
— Что-то случилось? — спросил Келтэн.
— Ничего особенного, — ответил Спархок. —
Поезжай вперед и присоединись ненадолго к Вэниону. Я должен кое-что сказать
Ксанетии.
Келтэн одарил его любопытным взглядом, однако подчинился.
— Ты обеспокоен, Анакха, — заметила дэльфийка.
— Да, немного. Ты ведь знаешь мои мысли, верно? Она
кивнула.
— Тогда ты знаешь и кто на самом деле моя дочь.
— Да, Анакха.
— Это тайна, анара. Афраэль избрала свое нынешнее
воплощение, не посоветовавшись с моей женой. Нельзя, чтобы Элана узнала правду.
Боюсь, это может свести ее с ума.
— Твоя тайна в безопасности, Анакха. Я даю тебе слово,
что буду хранить молчание.
— Ксанетия, что на самом деле произошло между стириками
и дэльфами? Я не хочу знать, что об этом думаете ты либо Сефрения. Мне нужна
правда.
— Тебе незачем ведать правду, Анакха. Предназначено
тебе исполнить дело сие, не познав правду.
— Я элениец, Ксанетия, — страдальчески пояснил
он. — Я должен знать что к чему, чтобы принимать решение.
— Так ты намерен судить нас и возложить вину на
стириков либо дэльфов?
— Нет. Я намерен выяснить причину такого поведения
Сефрении и сделать так, чтобы она изменила свое мнение.
— Неужто она настолько дорога тебе?
— Зачем ты спрашиваешь, если и так уже знаешь ответ?
— Затем, чтобы помочь тебе прояснить твои мысли,
Анакха.
