— ТИХО!
Ошеломленные чиновники смолкли.
— Больше я не потерплю никаких перерывов в
процедуре, — сказал Сарабиан. — Правила изменились, господа. Мы не
станем больше притворяться цивилизованными людьми. Я буду отдавать вам приказы,
вы — исполнять их. Позвольте вам напомнить, что вы не только служите, но и
живете на свете с моего соизволения. Министр внутренних дел виновен в
государственной измене. Заметьте, что никакого суда не было. Колата виновен,
потому что я говорю, что он виновен. — Сарабиан помолчал, осваиваясь с
новой мыслью. — Моя власть в Империи безгранична. Я — и правительство, и
закон. Мы намерены подробно допросить Колату. Внимательно слушайте его ответы,
господа. От того, что он скажет, зависят не только ваши посты в правительстве,
но и ваша жизнь. Министр иностранных дел Оскайн допросит Колату — не о его
вине, которая уже установлена, но о его сообщниках. Мы намерены выяснить все
раз и навсегда. Можешь начинать, Оскайн.
— Слушаюсь, ваше величество.
Оскайн поднялся и молча ждал, пока Сарабиан вновь усядется
на трон. Министр иностранных дел облачился в мантию из черного шелка, и этот
выбор был не случаен. Черные мантии в Тамуле встречались редко, однако
встречались. Судьи и имперские прокуроры, например, всегда одевались в черное.
Черный шелк прекрасно оттенял бледность министра иностранных дел, подчеркивая
суровое выражение его лица.
Халэд поставил перед возвышением грубо сколоченный
деревянный стул. Келтэн и Улаф подвели Колату к стулу и без особых церемоний
усадили.
— Ты осознаешь свое положение, Колата? —
осведомился Оскайн у узника.
— Ты не имеешь права меня допрашивать! — тотчас
огрызнулся Колата.
— Ломай ему пальцы, Халэд, — приказал Спархок,
стоявший за троном Эланы.
— Слушаюсь, мой лорд, — отозвался Халэд. —
Сколько?
— Для начала — один или два. Как только он опять
заговорит о правах Оскайна или своих собственных — ломай ему пальцы.
— Слушаюсь, мой лорд. — Халэд крепко взял министра
за запястье.
— Остановите его! — в ужасе завизжал
Колата. — Кто-нибудь, остановите его!
— Келтэн, Улаф, — сказал Спархок, — убейте
первого, кто сдвинется с места.
Келтэн обнажил меч, а Улаф поднял топор.
— Вот видишь, старина, — сказал Оскайн человеку,
обмякшему на стуле. — Ты и так не пользуешься всеобщей любовью, а приказ
принца Спархока только что уничтожил остатки малейшего сочувствия к тебе. Ты
заговоришь, Колата. Рано или поздно ты заговоришь. Мы можем облегчить твою
участь или же наоборот, но ты станешь отвечать на мои вопросы. — Лицо
Оскайна было безжалостно.
— Они убьют меня, Оскайн! — взмолился
Колата. — Меня убьют, если я скажу хоть слово!
— Тогда ты в безвыходном положении, Колата, потому что,
если ты будешь молчать, тебя убьем мы. Ты действовал по приказу Киргона, не так
ли?
— Киргон? Чепуха! — вспыхнул Колата. — Киргон
— это миф!
— Вот как? — Оскайн взглянул на него с
нескрываемым презрением. — Не притворяйся глупцом, Колата. У меня не
хватит терпения выслушивать все твои глупости. Ты получал приказы из
кинезганского посольства, а доставлял их чаще всего человек по имени
Крегер. — Колата ошеломленно уставился на него. — Закрой рот, Колата.
Отвисшая челюсть придает тебе дурацкий вид. Нам уже многое известно о твоем
предательстве. Все, что нам нужно от тебя, — кое-какие подробности.
Впервые к тебе обратился некто, кому ты доверял и кого, по всей видимости,
уважал. Это сразу же исключает кинезганца. Тамулец не может испытывать к
кинезганцам ничего, кроме презрения. Принимая во внимание свойственную нам
гордыню и чувство собственного превосходства, я бы исключил также арджуна или
эленийца из западных королевств. Остается только другой тамулец, атан либо… —
Глаза Оскайна вдруг расширились, на лице выразилось безмерное изумление. —
Стирик!
— Чушь! — слабо просипел Колата, но глаза его
исступленно заметались, словно он искал укрытия.
Спархок оценивающе взглянул на Заласту. Маг смертельно
побледнел, однако, судя по выражению глаз, пока еще держал себя в руках. Нужно
было нечто большее, чтобы выбить его из колеи. Пандионец с нарочитой
небрежностью положил руку на рукоять меча, давая Оскайну условленный знак.
— Этак мы далеко не уйдем, старина, — протянул
Оскайн, опомнясь от изумления. — Полагаю, тебя надобно подтолкнуть. —
Он оглянулся на Ксанетию. — Не поможешь ли ты нам, анара? Наш почтенный
министр внутренних дел, похоже, не желает делиться с нами своими тайнами. Не
могла бы ты убедить его передумать?
— Я попытаюсь, Оскайн из Материона, — ответила
Ксанетия вставая. Она пересекла зал, почему-то предпочтя подойти к узнику с той
стороны, где сидела Сефрения. — Ты устрашен, Колата из Материона, —
сурово обратилась она к нему, — и страх твой придает тебе отваги, ибо
мнится тебе, что, как ни велика будет боль, причиненная теми, кто властен над
плотью твоей, куда страшнее муки, на кои обречет тебя владеющий твоею душою.
Узри же пред собою еще больший страх, Колата из Материона. Взгляни на меня — и
трепещи, ибо я несу тебе ужас, коему нет сравнения. Будешь ли ты говорить, и
говорить по доброй воле?
— Не могу! — проскулил Колата.
— Тогда ты погиб. Узри меня в истинном моем облике и
помысли о своей участи, ибо я есмь смерть, Колата из Материона, смерть,
превосходящая ужаснейшие твои кошмары.
Ее кожа и волосы стали медленно блекнуть, выцветать, и
вначале слабо, затем все яснее стало различимо исходившее от нее сияние. Вскинув
голову, она сурово и печально смотрела на Колату, а ее свечение становилось все
ярче.
Колата завизжал.
Чиновники повскакали на ноги, лица их исказились ужасом,
невнятное бормотание перешло в пронзительные крики.
— СИДЕТЬ! — гаркнул на них Сарабиан. — МОЛЧАТЬ!
Ему повиновались, но не все. Большинство чиновников
обезумело от страха. Пронзительно крича, они продолжали пятиться от Ксанетии.
— Лорд Вэнион, — окликнул Сарабиан, перекрывая
всеобщий гам, — не будешь ли ты так добр навести порядок?
— Сию минуту, ваше величество! — Вэнион с лязгом
опустил забрало, выхватил меч из ножен и поднял щит.
— Мечи наголо! — рявкнул он, и тотчас залязгали
извлеченные из ножен мечи рыцарей церкви. — Вперед!
