Рыцари, расставленные вдоль стен, грохоча доспехами, с
мечами наголо двинулись на перепуганных до полусмерти чиновников. Сам Вэнион,
вытянув закованную в сталь руку, острием меча коснулся горла первого министра.
— По-моему, Пондия Субат, император приказал тебе
сесть, — процедил он. — Повинуйся! СЕЙЧАС ЖЕ!
И первый министр без сил упал в кресло, вдруг испугавшись
Вэниона даже больше, чем Ксанетии.
Нескольких членов Совета пришлось догнать и силой вернуть на
места, а один проворный чиновник — как показалось Спархоку, министр
общественных работ — вскарабкался по занавесям, и уговорить его спуститься
удалось только под прицелом арбалета Халэда. Порядок был восстановлен. Когда
Совет вернулся — а вернее, был загнан — на места, обнаружили, что министр
финансов Гашон валяется на полу с остекленевшими глазами и пеной у рта. Вэнион
довольно поверхностно осмотрел мертвеца.
— Яд, — сказал он кратко. — Похоже, он принял
его сам.
Элана содрогнулась.
— Прошу тебя, анара, — обратился Сарабиан к
Ксанетии, — продолжай.
— Как пожелает ваше величество, — ответила она
своим странным гулким голосом и снова устремила свой взгляд на Колату. —
Станешь ли ты говорить по доброй воле, Колата из Материона?
Бывший министр в ужасе отпрянул от нее.
— Быть по сему. — Дэльфийка подняла руку и шагнула
к нему. — Проклятие Эдемуса лежит на мне, и ношу я его печать. Я разделю
сие проклятие с тобою. Быть может, горько пожалеешь ты о своем молчании, когда
плоть твоя начнет гнить и стекать с костей, точно расплавленный воск. Настал
час выбора, Колата из Материона. Говори — либо умри. Кто он, похитивший
верность твою владыке и повелителю? — Рука Ксанетии, более смертоносная,
чем меч Вэниона, была уже в нескольких дюймах от пепельно-бледного лица Колаты.
— Нет! — пронзительно вскрикнул он. — Я
скажу! Я все скажу!
Облако возникло внезапно, ниоткуда, над головой насмерть
перепуганного министра, но Спархок был наготове. Укрывшись за троном Эланы, он
давно уже снял перчатку и незаметно извлек Беллиом из шкатулки.
— Голубая Роза! — резко произнес он. —
Уничтожь облако!
Беллиом дрогнул в его руке, и густой, почти осязаемый клочок
темноты затрепетал, словно знамя на флагштоке под ураганным ветром, заструился
— и сгинул.
Заласту отшвырнуло на спинку кресла. Он приподнялся было, но
тут же рухнул, корчась и стеная от боли разорванного заклятья. Кресло перевернулось,
и стирик извивался на полу, точно в припадке.
— Это он! — завизжал Колата, дрожащей рукой
указывая на него. — Это Заласта! Он во всем виноват!
Сефрения громко ахнула, и Спархок быстро взглянул на нее.
Она откинулась в кресле, потрясенная почти так же сильно, как сам Заласта. В
глазах ее были неверие и ужас. Даная что-то быстро говорила ей, сжимая ее лицо
в своих маленьких ладонях.
— Проклятие тебе, Спархок! — Заласта не произнес,
а прокаркал эти слова, опираясь на посох и с немалым трудом поднимаясь на ноги.
Лицо его исказилось от ярости и разочарования. — Ты моя, Сефрения,
моя! — выкрикнул он. — Целую вечность я желал тебя и смотрел
бессильно, как твоя вороватая Богиня отнимает тебя у меня! Но больше этому не
бывать! Сим изгоняю я навеки Богиню-Дитя и лишаю ее власти над тобой! —
Смертоносный посох Заласты взвился и нацелился. — Умри, Афраэль! —
провизжал стирик.
Сефрения, не задумываясь, крепко обхватила дочь Спархока и
стремительно повернулась в кресле, собственным телом прикрывая девочку от
убийственной ярости Заласты.
Сердце Спархока застыло, когда с кончика посоха сорвался
огненный шар.
— Нет! — страшно крикнул Вэнион, бросаясь вперед.
Однако Ксанетия опередила его. Ее решение подойти к Колате с
той стороны, где сидела Сефрения, явно было навеяно замыслами, которые она
прочла в разуме Заласты. Сознательно встала она между ним и той, которая ее
ненавидела, и, не дрогнув, преградила путь обезумевшему от ярости стирику.
Брызжущий огнем шар летел через зал, неся с собой всю застарелую ненависть
Заласты.
Ксанетия протянула руку — и пылающий шар, точно ручная
птица, возвращающаяся к руке, которая ее кормит, опустился на ее ладонь.
Слабая, едва видная улыбка тронула губы дэльфийки, и она сомкнула пальцы,
сжимая в кулаке овеществленную ненависть стирика. Миг раскаленное пламя
пробивалось сквозь бледные пальцы — а затем исчезло, поглощенное и растворенное
бесследно внутренним светом дэльфийки.
— Что же теперь, Заласта Стирик? — обратилась
Ксанетия к обезумевшему магу. — Что сделаешь ты ныне? Сойдешься ли со мной
в поединке, рискуя собственной жизнью? Или, словно побитый пес, коим ты и
являешься в душе своей, побежишь, скуля и корчась, от моего гнева? Ибо ведомо
мне твое сердце, Заласта. Это твой отравленный язык напитал душу сестры моей
ненавистью ко мне. Беги же, мастер лжи! Не терзай более слух Сефрении
мерзостной своей клеветой. Уходи. Ныне я изгоняю тебя. Уходи.
Заласта взвыл, и в этом вое была вся его жизнь с ее
неутоленным желанием и чернейшим отчаянием.
А потом он исчез.
Глава 20
Император Сарабиан со странной отрешенностью взирал на
жалкое зрелище, которое представляло собой его правительство. Одни чиновники
были так потрясены, что не могли сдвинуться с места; другие, возбужденно
лопоча, бесцельно метались по залу, третьи толпились у главного выхода, умоляя
рыцарей выпустить их отсюда.
Оскайн с невозмутимым лицом истинного дипломата подошел к
возвышению.
— Поразительный поворот событий, — заметил он
таким тоном, словно речь шла о неожиданном летнем ливне, и прилежно оправил
свою черную мантию, все больше и больше становясь похожим на судью.
— О да, — согласился Сарабиан, все еще погруженный
в задумчивость. — Однако, я полагаю, мы сможем обернуть его себе на
пользу. Спархок, темница в подземелье замка пригодна для своего назначения?
— Да, ваше величество. Архитектор, строивший замок, был
весьма дотошен.
— Отлично.
— Что у тебя на уме, Сарабиан? — спросила Элана.
Император ухмыльнулся ей, и его лицо стало почти мальчишеским.
— А вот и не скажу, дорогуша, — ответил он,
чудовищно подражая простонародному говору Кааладора. — Неохота портить
сурпрыз, ясно?
— Ради Бога, Сарабиан, — устало вздохнула она.
— Все путем, ваш-ш-величество. Состряпаю махонький
такой переворотик — и вся недолга.
— Сарабиан, я рассержусь.
