– Правду говоришь? – недоверчиво переспросил черноволосый и уже холоднее добавил: – Тогда у тебя родители высокородные…
– Ничего не высокородные, – отмахнулась я, на автомате повторив непривычное слово, – но если бы отца попросила – купил бы.
Если бы я изъявила желание, отец нанял бы мне и лошадь, и платье купил хоть с восьмиметровым шлейфом. Ведь собирался же он моему бывшему на свадьбу джип подарить! Денег в семье после становления папиного бизнеса хватало.
– Не врет, – словно в подтверждение моих слов кивнул блондин.
– А серьги золотые, тонкой работы, – тут же заметил другой.
Сережки были прабабушкины, фамильные. Их еще в революцию и во время раскулачивания та прятала в сарае под настилом. А потом ее дочь, моя бабушка, по наследству передала их не маме, а сразу мне.
– Держится гордо…
– Взгляд твердый, прямой, а не в пол, как у крестьянки…
– Руки тонкие, явно тяжелой работы не знают…
– Эй! Вы что?! – не выдержав, я взвилась. – Я вам безъязыкая, чтобы вы обсуждали, словно меня здесь нет! Кто вам право дал так вести себя?!
– Юбка блестит, как парчовая, длиной почти в землю. Сапожки аккуратные, замшевые… – продолжали они, не обращая на мой гнев никакого внимания.
– Ридикюль, как у моей тетки, правда, только из кожи, а не из шелка или бархата…
Топнув ногой, чтобы они посмотрели на меня, я почти завопила:
– Как вы смеете?! Что вы себе позволяете?!
Но меня никто не слушал, по-прежнему удерживая конями в плотном кольце, возможности убежать не было.
– Хоть она мне и не по душе, но подходит… – задумчиво протянул шатен.
Его я прежде не разглядывала, но теперь…
Ох, как мне не понравился его взгляд! Какой-то оценивающий, взвешивающий. Словно он не на меня смотрел, а на выставленную на продажу вещь.
– У тебя муж есть? – тем временем спросил он.
– А тебе какое до этого дело?! – Сердце, сначала предательски вздрогнув, болезненно сжалось, а потом пустилось вскачь галопом.
– Хоть кольца на пальце нет, – спокойно заметил блондин. – И замужняя сразу ответила бы… А может, не стоит, раз тебе сразу по душе не пришлась?..
– Нет, я уже все решил! – махнул рукой шатен, словно отсекая ненужный спор.
– Ты уверен? – нахмурился черноволосый. – Мне кажется, ты не в настолько бедственном положении, чтобы устраивать такую авантюру. Может, все-таки Элиза? С ней хотя бы все понятно, а эта незнакомка…
– И чтоб я эту плаксу всю жизнь терпел? Чтобы я покорился дядькиной воле?! Отдал все ее папаше Горрану?! – взвыл тот, перебивая друзей. – Ни за что! Я лучше себе пулю в лоб пущу! На войну наемником пойду! Но никогда… слышишь?! Никогда не покорюсь ему!
На лицо шатена было противно смотреть, его настолько перекосило от злости, что лицо из симпатичного превратилось в отталкивающую маску.
– А взять безродную? Подумай, ведь это на всю жизнь! – продолжил увещевания черноволосый. – Такие дела спешно не делаются!
– Плевать! Пусть безродная! Пусть незнамо кто! Но только не по его воле! Никогда!
Он подал коня вперед, на меня. Я попятилась, хотя и понимала, что отступать особо некуда. И вдруг шатен наклонился и, схватив меня под мышки, одним рывком перекинул поперек седла. Воздух разом вышибло из легких.
Когда с трудом удалось вздохнуть, я что есть силы закричала:
– Отпустите меня! – Но тут же, поняв, что окружающим мужчинам наплевать на мой вопль, сменила пластинку: – Помогите! Спасите! Убивают! По-мо-ги-те-е-е!
Кислорода не хватало, лука седла давила в солнечное сплетение, отчего уже на втором шаге пущенного рысью коня перед глазами заплясали цветные пятна. Я продолжала звать на помощь, но безуспешно. Дышать становилось все трудней, и, пытаясь кричать, я невольно отправила себя в забытье.
Приходить в себя я начала оттого, что кто-то совал мне под нос ужасно воняющую гадость. Не совсем понимая, что делаю, и даже не открывая глаз, я попыталась оттолкнуть ее. Но тут же на ухо незнакомый голос зашептал:
– Тебе не нравится?
– Д-да… – попыталась вытолкнуть я из пересохшего горла. – Да…
– Тогда скажи громче, я не слышу.
К лицу вновь поднесли нечто жутко воняющее. И хотя сознание начало проясняться, я невольно попыталась отдернуть голову. Только-только прояснившаяся картинка перед глазами вновь затуманилась. Казалось, я смотрю на мир из невероятного далека сквозь плотную серую вуаль.
Вот вновь в поле зрения появилась рука, сжимавшая какой-то маленький флакончик. Вонь опять ударила в нос, да так сильно, что вызвала обратный эффект – я начала терять сознание.
– Уб… убе-ри… уберите…
– Не слышу, – вновь зашептали на ухо. – Ты хочешь, чтобы я это убрал?
– Д-да…
– Громче! – хлестнул шепот. – Скажи громко и отчетливо. Тогда я пойму.
Собрав всю волю в кулак, я постаралась как можно громче произнести:
– Да… Да!
Вонь тут же исчезла, а я попыталась понять, что происходит и где нахожусь. Словно сквозь вату, я услышала облегченные вздохи тех, кто окружал меня, а старческий голос довольно произнес: «Наконец-то! Продолжим, дети мои». Красиво зазвучали высокие детские голоса, выводящие славу Всевышнему.
Я постепенно приходила в себя. Оказалось, что я где-то стою, вернее, меня удерживают в вертикальном положении двое мужчин, ухватив за руки почти на уровне подмышек. На лицо действительно оказалась наброшена плотная вуаль серовато-беловатого цвета, и именно из-за нее я толком ничего не видела. Я уже хотела сдернуть ее с головы, как тот, что справа, перехватил мою руку и зашептал на ухо:
– Нельзя! Нельзя шевелиться! Сейчас все закончится и…
– Где я?..
Я попыталась спросить в голос, но под нос тут же подсунули воняющий флакончик. Мне резко стало дурно, сопротивляться сил не осталось.
В полузабытьи я пыталась понять, что же поют дети, что вообще происходит… Вдруг все резко стихло, и дребезжащий старческий голос отчетливо произнес:
– Вы вступили в брак, освященный богом, и теперь муж может законно поцеловать свою жену.
Я встрепенулась, попыталась вырваться, но не тут-то было, держали крепко. Передо мной появился мужчина, он протянул руки и поднял вуаль. С удивлением я узнала в нем того самого шатена.
– Вы?! – только и удалось выдохнуть мне, как он наклонился и властным, но чрезвычайно холодным поцелуем запечатал мне губы.
Вокруг радостно зааплодировали, что-то закричали, кажется поздравляли. Я же замерла под этим жутким и ужасно пугающим своим напором лобзанием и стояла ни жива ни мертва. Наконец он оторвался, жестко, если не сказать – жестоко, посмотрел мне в лицо.
