Все это время, пока шли ягодные заготовки, нас пару раз в неделю, а порой и чаще посещали святой отец и баронет. И если поначалу они приезжали вместе, то уже пару недель как баронет стал наведываться один. Он выдержал все возможные приличия, дабы не скомпрометировать даму, и теперь мог позволить себе являться единолично.
Когда он приезжал, мы с ним просто гуляли по саду, пили чай (баронет преподнес мне приличный запас первосортного чая) или сидели в беседке и говорили о чем-нибудь. Постепенно мы сдружились, и я даже пару раз была в его доме.
Надо сказать, его особняк оказался не чета моему флигелю, где я только наводила порядок. У него дом был в хорошем состоянии, с качественной, неброской отделкой, добротной теплицей и даже небольшой оранжереей, доставшейся ему от прежних владельцев.
Уж не знаю, как относился ко мне Джонатан и чего ждал, показывая мне свои владения (ведь он прекрасно понимал, что женщина может стать маркизой, только состоя в браке), но я сама воспринимала его лишь как хорошего друга. Нет, конечно, он делал осторожные попытки сближения, но, видя мою сдержанность, тут же отступал. Порой, после таких вот ненавязчивых поползновений, я даже корила себя за то, что не уступила…
Нет, а чего ждать-то?! Ни одной близкой души в этом мире, и опереться не на кого. Все сама да сама. Конечно, мои домочадцы поддерживали меня во всем, но решения-то принимала я! А мне так хотелось почувствовать себя женщиной: хрупкой, любимой. Чтобы кто-нибудь обо мне заботился, заслонил от всех трудностей. А Джонатан вполне подходил на эту роль, пусть даже временную.
И хоть что-то внутри меня предостерегало от опрометчивого шага, словно нашептывало «подожди, все еще будет», я, как рассудительное дитя двадцать первого века, жила не чувствами, а разумом, не велениями сердца, а логическими рассуждениями. И сейчас больше, чем быть любимой, мне хотелось, чтобы со мной рядом именно находился сильный мужчина. И такой рядом как раз был.
– Ваша светлость, говорят, у вашего племянника прекрасная супруга. Духовник его величества после встречи просто очарован ею.
Это произнес полный, даже излишне полный мужчина невысокого роста, про которого можно было бы сказать, если бы такое позволительно было произносить в обществе, что его проще перепрыгнуть, чем обойти. На красном лице больше всего обращал на себя внимание мясистый нос, покрытый красными жилами, маленькие глазки почти утопли в пухлых, запятнанных такой же сеткой жилок щеках. Плешь на макушке обрамляли седые волосы, по-прежнему обильно растущие за ушами и на затылке, по последней моде собранные в хвост. А зеленый, малахитового цвета камзол, в который был облачен мужчина, делал его похожим на раздувшуюся жабу. Расшитый золотом и крупными выпуклыми камнями, он еще более довершал это поразительное сходство, напоминая бородавки земноводного. Последним штрихом к портрету этого человека было то, что он сильно потел и непрестанно вытирал мокрый лоб расшитым кружевным платком.
Именно таков был главный советник его величества по торговым делам Марвел Хольгрим, граф Стоувер.
– Так что я бы посоветовал вашему племяннику вернуть ее в столицу, – продолжал говорить Хольгрим. – Поверьте мне, после этого он остепенится, ведь ничто не успокаивает мужчину так, как наличие рядом прекрасной супруги, – проникновенно вещал мужчина-жаб. – Все выходки, дебош, что он устроил у меня под окнами в министерстве… Я понимаю, горячая кровь, молодость, отсутствие супруги рядом, чтобы успокоить жгучее желание. Но… – И вдруг, оглянувшись по сторонам, шепотом добавил: – Вы уверены, что ваш племянник в здравом рассудке?
– Да как вы смеете?! – не выдержал герцог Коненталь.
Он и так-то не терпел этого напыщенного, разожравшегося и, по слухам, подворовывающего из казны наглеца, которого, впрочем, так и не смогли поймать за руку, а теперь, после грязных намеков, пятнающих честь его семьи и родственников, больше сдержаться не смог.
– Ох, простите, но я лишь забочусь о здоровье вашего племянника! – тут же пошел на попятную Хольгрим. – Недавно он вон что учудил у меня под окнами! Обвинял невесть в чем! Сквернословил, бил стекла… Пришлось звать охрану и выпроваживать его силой! А вы мне говорите, что я смею… Ваш племянник – одно сплошное беспокойство! – И заискивающим тоном продолжил: – Не лучше ли будет, если он уедет на лето и осень к супруге? Раз уж она у него занедужила. Или, может быть, захватив ее, они вместе отдохнут на водах? Там, говорят, так хорошо лечат нервическое.
Герцог был вынужден проглотить эту пилюлю молча. Если посмотреть отстраненно – Хольгрим прав на сто процентов. Кларенс в последнее время вел себя ужасно. Дорвавшись до скромных наследных капиталов, он уже умудрился почти все промотать. Скачки, бега, игральные салоны, где за вечер спускались десятки тысяч… А Вивьен? Эта девица была у герцога на особом счету. Потому что те же счета, копии которых ему приносили из ювелирных лавок, заставили бы понервничать и более крепких духом, нежели он, подорвавший свое здоровье на посту первого канцлера. Да если бы не Кларенс и его выходки, которые необходимо было прикрывать раз за разом, он бы давно попросил отставки.
Меж тем Хольгрим раскланялся, попрощавшись и пожелав всего самого наилучшего, и отправился по своим делам. А герцог заторопился домой.
Настроение у него, и до того бывшее не на высоте, после разговора с Хольгримом стало хуже некуда. Ему постоянно пеняли за Кларенса, обращали внимание на безобразное поведение племянника.
Кларенс и так не был идеалом для подражания, но когда около года назад познакомился с Вивьен… его словно подменили. Герцог понимал, что Кларенс влюблен в эту девицу настолько, что даже готов за нее жизнь отдать, а она… Она вертела им, как хотела, а сама тем временем вытворяла, что ей вздумается. А думалось ей… Порой складывалось впечатление, что она вообще не думает, а порой… Кто-то очень хитрый ее руками вел свою игру. Но вот только какую? Вот что хотелось бы знать его светлости.
– Дорогая! Я же могу вас называть «дорогая»? Ну почему вы сегодня со мной так холодны? Порой у меня опускаются руки и не остается никакой надежды хотя бы на малейшую взаимность.
– Джонатан, вы для меня были и остаетесь самым преданным и добрым другом.
Мы разговаривали с баронетом в тенистой беседке. Дейдра давно уже убрала чайную посуду, и теперь мы просто беседовали. По блеску в глазах мужчины, когда он приехал, я поняла, что сегодня что-нибудь обязательно произойдет. И вот в итоге…
Джонатан пересел ко мне поближе, придвинулся, завладел моей ладонью и начал задавать вопросы.
Нет, конечно же, я понимала, что раньше или позже это произойдет. Могу даже сказать больше: я не только допускала такое развитие событий, но порой и подталкивала к этому. Баронет – мужчина видный, не обремененный спутницей жизни. Если у него и была любовница, так только из его деревенских или прислуги, ведь против мужской природы не попрешь. А тут он добрых полтора месяца упорно ухаживал за мной, был неизменно любезен, даже помог на ярмарке, которая проводилась в самой крупной его деревне, купить мне два пони в хозяйство. Тут даже дура смогла бы понять, к чему все идет. А дурой я не была, но… Черт возьми! Что-то внутри меня сопротивлялось; едва приближаясь к опасной грани, я ощущала, как у меня обрубало все чувственные порывы, и вновь давала обратный ход. Порой я даже себя уговаривала: баронет – мужчина красивый и весьма обходительный. Так какого мне рожна надо?! Но нет, чуть ближе к койке, и во мне все отмирало.
