Кстати, откуда вообще могут возникнуть массированные
инвестиции, если доходы населения в целом составляли в 2000 г. половину доходов
1996-1998 гг., вклады менее трети, а банковские активы – чуть более половины?
Ведь чудес не бывает. Когда в конце 20-х годов дискутировался вопрос о
капиталовложениях для индустриализации СССР, все источники их оценивались очень
трезво. Все знали тогда, что главный источник – изъятие средств из деревни.
Сегодня говорят о каких-то фантастических перспективах роста, но никто не может
указать на источник средств. Просто не включают этот вопрос в рассмотрение.
Возьмем данные «Центра развития» (рук. С.Алексашенко, бывший
заместитель председателя Центробанка РФ). Он публикует аналитические
«ОБОЗРЕНИЯ». Читаем в номере от 16 октября 2000 г.:
"Благоприятная внешняя конъюнктура, казалось бы, дает
России уникальный шанс – резко увеличить национальные сбережения и
профинансировать технологическое обновление производства. Но этот шанс остается
исключительно гипотетическим – российский капитал предпочитает искать себе
применение за границами страны, интенсивность потоков капитала из России не
только не снижается, но и, напротив, возрастает.
По нашей оценке, за первое полугодие валовый отток капитала
из России составил 10,9 млрд. долл., что почти на 70% больше, чем годом ранее,
и эквивалентно 10,4% ВВП России… Во втором полугодии будет происходить
увеличение валового оттока капитала из страны, который по итогам года может
составить около 25 млрд. долл…
…По оценкам В. Каданникова для завершения обновления
модельного ряда и отказа от выпуска «классики» заводу нужно порядка 800 млн.
долл. в ближайшие 2-2,5 года. Несомненно, что эта сумма безмерно велика для
компании [прибыль ВАЗа за 1999 г. – 68 млн. долл.]. Однако отказ от обновления
модельного ряда может обернуться для АвтоВАЗа настоящей катастрофой".
Вот выпуск от 13 ноября 2000 г.: «В этом году потребность в
инвестициях в газовую промышленность (по экспертной оценке, около 3,5-4 млрд.
долл.) может опередить их фактический объем более в 2,5-3 раза… Недавнее
приобретение ЛУКойлом 1300 АЗС в США, его же более ранние покупки НПЗ в
Румынии, Болгарии и на Украине, а также относительно успешная попытка Газпрома
закрепиться на венгерском рынке говорят о том, что среди российских сырьевых
экспортеров преобладает стратегия вложения во внешние активы».
Это – самые массивные, тяжелые процессы в российской
экономике, они набирают темп и инерция их очень велика. Никакого
противодействия им нет – и в то же время людей уверяют, что впереди нас ждет благоденствие.
И дело не в лживых экспертах и политиках, дело в том, что люди, воспринявшие
интеллектуальный аппарат антисоветизма, уже неспособны верно оценить, взвесить
силу разных процессов и явлений.
Они не могут преодолеть ту склонность к гипостазированию,
которую внедряли в интеллигентское мышление начиная с 60-х годов. А за
антисоветской частью интеллигенции этим заразились доверявшие ей менее
образованные горожане.
Пессимизм
У многих людей, склонных ненавидеть советский строй, я
замечал не экономические и не идеологические, а чисто психологические (а
значит, гораздо более сильные) причины. Это люди, вообще мрачно смотрящие на
мир, хотя нередко они представляют себя бонвиванами и весельчаками, нуждаются в
такой маске. Один из собеседников в Интернете, который участвовал в обсуждении
этой темы, Б., пишет о своей юности: «Мои родители неплохо получали, семья
вообще была не очень бедная… Вообще, хоть я тогда особо не видел жизни,
окружающая жизнь представлялась мне кадрами из мрачного фильма антиутопии:
пьянство, тотальное воровство, злые люди в серой страшной одежде. Вспомните, в
чем ходили наши женщины?»
Здесь – даже не мировоззрение, а мироощущение, и спорить с
ним глупо. Надо бы только Б. признать перед самим собой, что все это – вещи
иррациональные, объект психоанализа, а не социологии. Я могу изложить гораздо
более типичное видение советской жизни, которое было у меня и подавляющего
большинства моих сверстников. Отец не пришел с войны, зарплата матери
стандартная, побочных доходов нет. Люди в массе своей добрые и прекрасные.
Одежда наша (перешитая из военной формы) была теплая и красивая, у меня, например,
даже из офицерского сукна. Женщины ходили в замечательных платьях и были очень
милы. Элегантных прокладок с крылышками у них не было, тут нам крыть нечем – но
и это бы пришло, только без фанфарного шума по телевидению. Один
высокопоставленный придурок из видных демократов заявил, например: «Женщина,
которая не умеет водить машину, для меня уже не женщина». Ведь это – тоже
мироощущение, и спорить с ним бесполезно. Он это видит так, а мы понятия
«женщина» и «шофер» разделяли. Проблема в том, что, как показал опыт,
существует техническая возможность резко изменить у множества людей восприятие
их жизни – практически без изменения ее материальных основ. То, чему они раньше
радовались, начинает им казаться мерзким. Но это – из другой оперы.
Если же Б. хочет конструктивно разбираться в нашей смуте, то
следовало бы ему отметить очень важную черту советской жизни – сочетание
непритязательности («серая одежда») с большим компонентом роскоши, даже
аристократизма. Когда в 9-м классе ввели мальчикам форму, я купил себе х/б, а
не шерстяную – жалко было денег. Зато тогда же купил себе мотоцикл (сам деньги
заработал, без всякого конфликта с советской системой). И объездил на мотоцикле
Северо-Запад СССР. До этого захотелось мне ездить на автомобиле – пошел в Клуб
юных автомобилистов, ездили до Крыма. Нравились лошади – пошел в кружок и ездил
верхом. Сейчас говорят, что не надо всего этого бесплатно – получи прибыль и
покупай. Это иллюзия. Те, кто так говорит, видно, не знают Запада. Многое можно
купить, но аристократической роскоши нельзя, для нее нужна определенная
окружающая среда. Она в СССР была – для всех, кто хотел и готов был сделать
усилие. Нынешняя система ее уничтожила. Общество (речь идет, само собой, уже
только о его состоятельной части) погружается в мещанство и пошлую культурную
среду. Реликты советского строя угаснут независимо от финансов, ибо всем будет
«некогда», как у среднего класса на Западе.
Вообще, в сознательном антисоветизме (а это нечто совсем
иное, нежели наш обывательский, «бытовой» антисоветизм людей, доверчиво
слушающих Хазанова и рассказывающих байки про отравленную крысу) есть,
по-моему, недоброжелательная ревность к тем, кому хорошо и весело было жить. И
потому вот уже десять лет как победила их антисоветская революция, а ни песен
хороших у них не появилось, ни поэтов. Только и мелькает безумный Евтушенко и
Андрей Вознесенский, похожий на гнилой гриб.
Проявлением пессимизма антисоветского мироощущения был страх
– по своему типу чуждый русской культуре, а напоминающий западный экзистенциальный
страх, страх перед неопределимой опасностью.
Речь идет не о том нормальном и разумном страхе перед
реальными опасностями, который необходим и организмам, и социальным группам,
чтобы жить в меняющемся, полном неопределенностей мире. Нет, как раз эта осмотрительность
и способность предвидеть хотя бы личный ущерб была у интеллигенции отключена в
ходе перестройки. Ведь уже в 1988-89 гг. было ясно, что тот антисоветский курс,
который интеллигенция с восторгом поддержала, прежде всего уничтожит сам смысл ее
собственного существования. Об этом предупреждали довольно внятно – никому из
сильных мира сего в разрушенной России не будет нужна ни наука, ни культура.
Нет, этого разумного страха не было, и сегодня деятели культуры и гордая
Академия наук мычат, как некормленная скотина: «Дай поесть!»
