Замечу, что высказанные здесь А.Ципко претензии считаться
учеными и гражданами своей страны абсолютно необоснованны. Научный тип мышления
несовместим с магией, ожиданием чуда и той крайней, фанатичной
идеологизированностью, о которой пишет сам автор. С другой стороны, делать все,
чтобы разрушить, например, военно-промышленный комплекс и государственные
структуры страны в момент, когда она ведет тяжелую глобальную войну (пусть и
холодную), никак не могут ее лояльные граждане. Это – функция “пятой колонны”
противника.
А.Ципко верно оценивает результаты: “Борьба с советской
системой, с советским наследством – по крайней мере в той форме, в какой она у
нас велась – привела к разрушению первичных условий жизни миллионов людей, к
моральной и физической деградации значительной части нашего переходного
общества”. Физическая деградация части общества – это, надо понимать, гибель
людей. По последним уточненным данным, к 2001 г. эта “неестественная” гибель
составила в РФ 9 миллионов человек.
Все жизнеустройство в СССР замыкалось на сильное
патерналистское государство. Иного и быть не могло – таковы были исторические
условия и инерция нашей цивилизации, хотя темпы модернизации и либерализации
советского государства были исключительно высокими. Каждый может мысленно
сравнить советское государство 50-х и начала 80-х годов. Я бы сказал, что темпы
либерализации в условиях реальной войны (пусть и холодной) были на грани
допустимого, а то и переходили эту грань.
Тем не менее, «шестидесятники» отвергали советское
государство не за низкие темпы модернизации, а именно за его сущностные
принципы, неустранимые без его полного разрушения. Во время перестройки уже
открыто была раскрыта истинная цель кампании – именно уничтожение советского
государства. Но до прихода к власти Горбачева эта цель ставилась шире и потому
еще разрушительнее – как подрыв легитимности государства вообще и в особенности
«империи».
«Умеренный» историк М.Гефтер говорил в 1993 г. в Фонде
Аденауэра об СССР, «этом космополитическом монстре», что «связь, насквозь
проникнутая историческим насилием, была обречена» и Беловежский вердикт, мол,
был закономерным (М.Гефтер. Мир, уходящий от «холодной войны». – «Свободная
мысль», 1993, № 11). На другом полюсе – гротескная В.Новодворская: «Может быть,
мы сожжем наконец пpоклятую тоталитаpную Спаpту? Даже если пpи этом все сгоpит
дотла, в том числе и мы сами…» («Новый взгляд», 1993, № 110).
Понятие «тоталитаризм» стало у «шестидесятников» синонимом
советской государственности. При этом даже сталинизм превратился в их проекте
всего лишь «частичного» врага, в выражение лишь одной ипостаси тоталитарного
государства. Другой «антисоветский марксист», А.П.Бутенко, пишет о реформах
Хрущева: «Антисталинизм – главная идея, мобилизационный стяг, использованный
Хрущевым в борьбе с тоталитаризмом. Такой подход открывал определенный простор
для борьбы против основ существующего социализма, против антидемократических
структур тоталитарного типа, но его было совершенно недостаточно, чтобы
разрушить все тоталитарные устои» («Общественные науки и современность», 1995,
№ 5). Именно против всех государственных устоев, вплоть до детских садов, и был
направлен антисоветский пафос.
Категорическому отрицанию подвергался главный инструмент
государства – насилие. Кстати, сейчас мы видим, что отвращение к
государственному насилию распространялось именно на советское государство, а
насилие, например, США вызывает у наших демократов уважение. В советской
истории насилие же представлялось преступным даже в самые критические периоды,
когда государственные органы были вынуждены решать срочные и чрезвычайные
задачи ради спасения множества жизней граждан.
Возмущаясь государственным насилием в СССР, антисоветские
идеологи проявляли поразительное отсутствие исторического чувства. Они как
будто не видели, что начиная с первых лет ХХ века, именно в ходе
государственных репрессий над крестьянами, а потом и Кровавым воскресеньем и
Ленскими расстрелами, было брошено семя культуры насилия в России. Эта культура
взросла и стала всеобъемлющей в ходе империалистической, а потом и гражданской
войны. Такова данная нам история – в этой культуре было воспитано все общество.
Почитайте кумира наших демократов Корнея Чуковского, который писал Сталину о
необходимости учредить концлагеря для озорных первоклассников. Писатель Киршон
был расстрелян – но перед этим он советовал «поставить к стенке» цензора
Главлита, пропустившего в печать книгу А.Ф.Лосева «Диалектика мифа».
Поражает, насколько умнее и мудрее был даже совсем молодой
Пушкин – а ведь все мы его вроде бы учили. В «Капитанской дочке» он пишет, под
именем Гринева, об изменениях, произошедших на жизни одного поколения (в связи
с тем, что капитан Миронов в крепости собирался пытать башкирина из
«бунтовщиков»): «Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства,
что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого
действия… Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об
уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сомневался в
необходимости пытки, ни судья, ни подсудимые». Да, Петр Гринев начала XIX века
уже считал пытку «варварским обычаем», но в 1774 г. он не сомневался в ее
необходимости. Но можно ли из-за этого проклинать молодого Гринева и уничтожать
все жизнеустройство Гринева зрелого? В конце 80-х годов наши антисоветские
демократы проклинали СССР 30-х годов за то, что он не был «гражданским
обществом». А ведь они и сами уже в 90-е годы не понимают, что это такое.
В результате всех этих усилий мы пришли к нынешнему кризису
с деформированными представлениями о значении государства и рваной исторической
памятью. В дебатах в Интернете, которые я упоминал, тот же Б. вслед за
отрицанием «советской империи» доходит, по сути, до отрицания России и самой
возможности ее сохранения: «Да, Сталин создал сверхдержаву, (военно-мужицкую
империю), но почему Вы записываете это ему в плюс? Я не говорю о средствах… Я
вообще не говорю о цене…».
Здесь отрицание доведено именно до чистоты – Б. идет дальше
большинства демократов, ибо они всегда упирали именно на «средства и цену»
(репрессии и т.п.). Он это отбрасывает как несущественное и отрицает в принципе
само стремление быть сверхдержавой – хотя не может не знать, что в реальных
условиях ХХ века только это обеспечивало выживание России. Ведь тогда все это
прекрасно понимали – не смог бы никакой Сталин создать «военно-мужицкую
империю», если бы «мужики» нутром не почувствовали ее необходимости.
Из антигосударственности у антисоветской интеллигенции
вылупился самый вульгарный и пошлый антипатриотизм. Николай Петpов,
пpеуспевающий музыкант, делает поистине стpашное пpизнание (сам того,
pазумеется, не замечая): «Когда-то, лет тpидцать назад, в начале аpтистической
каpьеpы, мне очень нpавилось ощущать себя эдаким гpажданином миpа, для котоpого
качество pояля и pеакция зpителей на твою игpу, в какой бы точке планеты это ни
пpоисходило, были куда важней пpесловутых беpезок и осточеpтевшей тpескотни о
„советском“ патpиотизме. Во вpемя чемпионатов миpа по хоккею я с каким-то
мазохистским удовольствием болел за шведов и канадцев, лишь бы внутpенне
остаться в стоpоне от всей этой квасной и лживой истеpии, пpевpащавшей все,
будь то споpт или искусство, в гигантское пpопагандистское шоу» (Петpов Н. К
унижениям в своем отечестве нам не пpивыкать. – «Независимая газета». 13 июля
1993.). Держал фигу в кармане – болел за шведов и канадцев! Не потому, что они
ему нравились, а потому, что какая-то мелочь в государственной пропаганде резала
ему слух.
