Временами ей казалось, что и Капитан ломает голову над тем
же самым. Наверняка. Быть может, его мысли были отражением мыслей Анастасии.
Быть может, он точно так же искал случая.
А случая все не подворачивалось. Леса кончились, они третий
день ехали по равнинам, перемежавшимся редкими невысокими холмами. И эти
равнины были самым неподходящим местом для серьезного разговора. Так иногда бывает
– позарез необходимы деревья над головой, лесная поляна, комната, галерея,
старая стена... А вот так вот взяться за руки и уйти подальше от разбитого на
равнине лагеря – не получается, хоть ты тресни. Больше всего Анастасию мучила
мысль, что он может подумать, будто она бросилась ему тогда на шею из одной
лишь благодарности за спасение. Чтобы покончить хотя бы с этим недоразумением,
вставшим меж ними или выдуманным ею, она придержала коня, подождала, когда
поравняется с ней чалый Капитана и тихо спросила:
– Не сердишься?
– За что, господи? – но в его голосе звучала нотка
грусти. – Все нормально...
– Вот уж нет, – сказала Анастасия, не глядя на
него. – Только не сердись... Я размышляю, и мне тяжело.
– Странное совпадение, – сказал Капитан уже
веселее. – Я тоже размышляю, и не над самыми простыми вещами. Не подумать
ли нам вместе и вслух?
– Подождем, – сказала Анастасия. – Только не
сердись, ладно? Подождем... И отъехала. Словно камень с души свалился, и
увесистый.
Она погнала Росинанта легким галопом, волосы развевались из
под шлема, увенчанного золотым серпом-и-молотом.
Где те времена, когда жизнь казалась ей не лишенной
тягостных загадок, но довольно простой, без крупных неожиданностей? Где
времена, когда она и подумать не могла, что потрясение основ – столь
мучительная штука? Анастасия, светлая княжна отрогов Улу-Хема из рода Вторых
Секретарей, отважный рыцарь, пустившийся в поход за Знаниями – ах, каким легким
и прекрасным виделся поначалу тот поход...
Она остановила коня – вокруг были возделанные поля! Пшеница
стояла золотой упругой стеной, чуть колыхавшейся под ветерком. Анастасия
спрыгнула с седла, сорвала колос, размяла в ладонях, попробовала зерна. Самая
настоящая пшеница и на вид, и на вкус.
Подъехали Капитан с Ольгой. Анастасия молча обвела рукой,
показывая на золотящиеся до горизонта поля.
– Ну, по крайней мере, не Канал, – сказал Капитан.
Все прекрасно понимали, что означают эти золотые колосья. Необозримые пшеничные
поля – это государство. Вот только чье, и как здесь относятся к путникам?
Оставалось ехать вперед, что они и сделали. Скоро обнаружили
торную дорогу и двинулись по ней. И прошло не так уж много времени, прежде чем
Капитан, случайно оглянувшись, вскрикнул:
– Черт!
Анастасия ничего не спросила. Все и так было ясно. Далеко
позади, поблизости от дороги, по которой они проехали с час назад, поднималась
тоненькая струйка дыма. Прервалась. Вновь потянулась к небу. Прервалась.
Возникла снова. Рядом с ней выросла еще одна.
– Поздравляю, – сказал Капитан. – Мы в мешке.
Может быть, они уже знают – те, впереди – сколько нас тут есть.
– Приятная весть, – сказала Анастасия. – Что
ж, деваться некуда...
– Давно что-то мы ни с кем не дрались, – .добавила
Ольга не без азарта.
– Нашла о чем горевать! – фыркнул Капитан. –
Ну вот, едут! Проверка документов и багажа!
Над дорогой стояла туча пыли – навстречу скакал конный отряд
и немаленький – человек двадцать. Анастасия положила руку на рукоять меча.
Они стояли в ряд посреди дороги и молча ждали. Клубилась
пыль, вот уже можно различить красные щиты, разноцветные плащи...
Всадники осаживали разогнавшихся коней. Все они были
мужчинами, голубоглазыми и русобородыми, но во всем остальном чрезвычайно
походили на Анастасию – кольчуги, остроконечные шлемы (только без символов на
шишаках), мечи, копья. Разве что щиты иной формы, овальные и заостренные внизу,
без гербов, да у некоторых воинов – булавы, в Империи почти не употреблявшиеся.
Анастасия не знала, радоваться такому сходству или оно сулит новые хлопоты, а
потому на всякий случай вытянула меч из ножен – чуть-чуть, на ладонь.
Они разглядывали друг друга любопытно и настороженно, потом
Анастасия тронула коня вперед, так, чтобы оказаться на корпус впереди
спутников, и сказала:
– Я – Анастасия, княжна отрогов Улу-Хем, рыцарь из рода
Вторых Секретарей. А кто вы?
Точно так же, как она, на корпус вперед выдвинулся всадник в
алом плаще, с золотой цепью на шее и посеребренной булавой на руке и ответил:
– Я – воевода Бобрец, порубежной стражи. С чем идете?
Почему единственный мужик – в столь паскудном облике, а девицы – в доспехах?
– Так уж у нас заведено, – сказала Анастасия не
без вызова.
И он этот вызов понял, сказал дерзко-увещевающе:
– Такого быть не может, синеглазая. А если бы и было –
стоило бы вас ремешком отходить по нежным сиденьям.
– А ты попробуй, – сказала Анастасия, вытаскивая
меч до середины.
– Таська, не заводись, – тихо посоветовал
Капитан. – Монастырь тут чужой, треба оглядеться.
Воевода Бобрец, играя плеткой с резной ручкой, разглядывал
Анастасию с любопытством и насмешкой, и хвататься за меч не собирался. От него
исходила спокойная уверенность, вполне понятная для человека с двум десятками
всадников за спиной, стоявшего к тому же на своей земле.
– Ну? – сказала Анастасия, чувствуя себя все же не
очень уверенно.
– Ты откуда такая прыткая? – спросил Бобрец с
интересом.
– Оттуда, где все такие, – сказала Анастасия,
гордо задирая подбородок.
– Положим, ты этой железкой владеешь хорошо, –
сказал Бобрец. – Положим, кого-нибудь да поцарапаешь. А долго ли
продержишься? К святому Перу мы тебя, конечно, не отправим, а вот ремешком как
следует поучим, на коняжку долго не полезешь...
– Погранец, ты уж тоже не заводись, – сказал
Капитан. – Давай-ка поговорим ладком. Девушки у нас молодые, горячие,
привыкли за шпаги хвататься – не наигрались, лиха не хлебали... Ты это
учитывай. Мужик ты, я вижу, серьезный и потому объясни мне: у вас честных
проезжающих резать принято, или как?
– Режем мы, если уж приходится, лазутчиков да сволоту с
Канала, – сказал Бобрец с достоинством. – А если ты честный
проезжающий, вреда тебе не будет. Ты-то сам кто такой?
– Да как тебе сказать... В нынешнем положении –
странник. Глядят нахмуренные хаты, и вот ни бедный, ни богатый к себе не пустят
на ночлег... Бобрец вытаращил на него глаза:
– Откуда знаешь? – и сам продолжал торжественно,
как читают молитву:
Не все ль равно – там человек иль тень от облака, куда-то
проплывшая в туман густой, – ой, посошок мой суковатый, обвитый свежей
берестой, родней ты мне и ближе брата...
