я не буду больше молодым...
Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и все
сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая река,
подхватившая Анастасию, уносила ее куда-то к иным берегам, где догадки
становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся
жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что
еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла похвалиться, чем
бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по сторонам – Капитан сидел
нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.
– А ну! – Бобрец хлопнул по столу ладонями.
Подпрыг. нули, зазвенев, кубки. – Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и
развеселить!
Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с
прихлопом и притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую
голову, то разбрасывая руки, то подбочениваясь одной и закинув другую на русый
затылок, – большой красивый человек в большом красивом тереме. Капитан не
выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он старался, как мог, и пол гудел
под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила жгучее желание
пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла вокруг мужчин Алена,
придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.
Однако осталась сидеть – знала, что у нее так не получится,
а потому не хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло...
Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:
– Воевода, врагов пропляшешь!
– Одно ухо спит, другое службу несет! – Бобрец
остановился, отдуваясь нарочито тяжело. – Поплясали... Ну, Иваныч,
молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть мой ученый братишка,
который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книгу запишет, как
которой прозвище.
Брат был хоть и младший, но ростом не ниже старшею и не уже
в плечах, только лицо тоньше и глаза выдают человека, привыкшего читать много и
долго, – в них отражение той глубины, что порождают, тысячекрат
отразившись в глазах, мудрые рукописные строки. Анастасия знала такие глаза – у
книжников в Империи. Правда, те были грустнее – быть может, оттого, что книг в
Империи было мало, настолько, что это толкало многих, как шептались, к
запретным и грешным поступкам – самим писать книги.
– Звездочет Елизар, – сказал
Бобрец-младший. – Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои
конники жен и друзей имеют, а жены – соседок. За пять улиц от вас еще
рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней – уже прошел
слух, что она всех канальщиков загнала в канал да так и велела там сидеть, пока
не поумнеют... Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я
этому мало – с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит...
Так, княжна?
– Так, – сказала Анастасия, открыто глядя ему в
глаза. – С ними повозиться придется...
Он глянул мимо Анастасии, на Ольгу, а та на него, и у них
словно сразу возникло некое сцепление взглядов.
– Ну, к столу! – засуетился Бобрец-старший.
Анастасии показалось, что к ученому брату, хоть и младшему, он относится с
большим уважением. Видимо, были причины и основания.
– А не надоело ли за столом? – спросил Елизар
спокойно и уверенно. – Провел бы гостей по городу... Как, гости?
– В самом деле, пойдемте! – Это Ольга, прежде чем
кто-то успел ответить, шагнула вперед.
Вшестером они шли не спеша по широким улицам и улочкам
поуже, фонари на столбах горели неярким, но чистым пламенем без копоти и дыма,
и было довольно светло. То там, то здесь слышались песни – и грустные тоже, но
сравнение все равно оказалось не в пользу настороженно-угрюмых вечерних улиц
имперских городов, где обязательно бы разорвали тишину то визгливый скандал
пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка публики почище, то
лязг мечей очередного поединка, свистящее дыхание и проклятья сквозь зубы.
«Нечего и сравнивать, – подумала Анастасия. – Здесь гораздо покойнее
себя чувствуешь».
Она искоса оглянулась через плечо – Ольга с Елизаром, приотстав,
о чем-то тихо разговаривали, уже как старые добрые знакомые. Анастасия, в
легком облачке неразвеявшегося хмеля, хотела громко бросить им что-то озорное,
но ладонь Капитана сжала ее пальцы, она притихла, опустила голову, сразу
вспомнила, что сложностей в жизни осталось немало. А главная сложность шагает
рядом и держит за руку.
Открылась широкая площадь, залитая багровым светом полной
Луны. Четыре каменных фигуры, высеченных довольно мастерски, стояли на ней –
одна повыше остальных. Она изображала человека с нахмуренным лицом,
выбросившего руку в жесте отрицания и решимости. Остальные стояли вольно,
опустив руки, в позах спокойных и мирных, словно бы отдыхая от тяжких и трудных
свершений, – но лица их, как Рассмотрела Анастасия, были скорее грустны.
Венки из ржавых колосьев покрывали их головы – колосья не каменные, а живые,
настоящие. И перед ними на каменной плите горел невысокий алый огонь.
– Тот, что выше – святой Хер, – сказал
Елизар. –Имя в тумане времени затерялось и забылось, но слова и дела, заложившие
основу, остались. Основа, надо сказать, была проста – себя не потерять.
Понятно, все сложнее и длиннее, после него остались книги, но главное легко
укладывается в слова – быть собой и жить памятью. – Он помолчал. –
Скорее всего, память осталась не вся, может, мы в чем-то и напутали, но
сохранившееся быть может только истиной. А это ржаные апостолы, мученики земли
и памяти. Святой Сергей, святой Сергей Другой, святой Николай. И потому молимся
за их честную жизнь и злую гибель от подлой вражеской руки. Супруги мы... В
живых веках заколосится наше семя, и вспомнит нас младое племя на
песнетворческих пирах...
Ладонь, сжимавшая пальцы Анастасии, разжалась. Анастасия
подняла на Капитана глаза и спросила шепотом:
– А как с ними было на самом деле?
Он не ответил. Прошел к толстой квадратной плите, к алому
пламени, наклонился и положил что-то подальше от огня. Анастасия подалась
вперед и рассмотрела – кусок хлеба. Капитан вернулся, вновь встал рядом с ней и
сказал тихо:
– При жизни бы им хлебушка...
Анастасии показалось, что на нее пахнуло сырым холодом, и
она поежилась, зябко подняла плечи. Что-то за всем этим стояло. Какая-то
трагедия – как водится, сложнее, страшнее и непонятнее отрывочных воспоминаний
о ней. «Что за память сохранится о нас, если мы вдруг неожиданно исчезнем с
лица земли?» – подумала Анастасия. И ответа не нашла.
Возвращались в молчании. Даже Ольга с Елизаром притихли. Что
до Анастасии, ее не покидало ощущение, будто она приблизилась к какому-то
рубежу, и предстоит решительно шагнуть вперед, оставляя на будущее сложное
коловращение мысли, рассуждения и метания. Какое-то время она притворялась
перед собой, будто не понимает, в чем заключается рубеж и шаг – в последний раз
пыталась оттянуть неизбежное. А потом подошла и приоткрыла дверь своей комнаты
на миг раньше, чем в нее собрались тихонько постучать.
