— Зачем ей муж, который умер?
— Никто не знал, сколько проживет Иаков. И вообще, может, это ленсман решал, за кого выйдет Дина.
Они помолчали.
— Вот этому я никогда не поверю! — твердо сказал Вениамин.
Андерс невольно улыбнулся:
— Это было так давно.
Вениамин замолчал. Он сидел, перебирая сеть и не замечая, что нашел в ней большую дыру.
— Жаль, что не ты мой отец, — сказал он после долгого раздумья.
— Почему?
— Так мне хотелось бы… Мы бы вместе ходили на Лофотены.
Вениамин в упор смотрел на Андерса. У Андерса почему-то никак не получалось раскурить трубку.
— Как думаешь, я был бы тогда другим? — спросил Вениамин.
Андерс вынул изо рта трубку, долго откашливался и смотрел на Вениамина. Потом медленно покачал головой:
— Нет. Думаю, ты был бы точно такой, как сейчас. Несмотря ни на что.
— Значит, ты все-таки можешь быть моим отцом? Андерс помолчал, потом протянул Вениамину руку:
— Конечно! Если ты считаешь, что тебе нужен именно такой отец, как я. Но пусть лучше это останется между нами, ведь в церковных книгах это не записано.
Они обменялись рукопожатием и серьезно кивнули друг другу.
ГЛАВА 4
На Рейнснес опустился невидимый гнет. Старые бревна приняли его на себя. Спрятали в своих трещинах. Между вечным дыханием покойников. Между клочками мха и старым тряпьем, что лежало там раньше.
Дом наполнялся людьми и голосами, которые утоляли скорбь. Дина не ходила ночами по зале и не пила в беседке вино, как пророчила Олине. По утрам в доме не находили брошенных ею недокуренных сигар и пустых бутылок. Все было белое и чистое, как выпавший на поля снег.
Иногда Вениамин просыпался от плача русского. А иногда и от своего собственного. Тогда он шел в залу к Дине. Они играли в шахматы, чтобы прогнать страх темноты и то, чего никто не мог исправить.
В этой части дома спали только Андерс, Дина и Вениамин, и потому Андерс слышал все, что происходило ночью. Он часто просыпался от крика Вениамина. Потом слышались шарканье ног и скрип двери. В печку подбрасывались дрова. Из-за этого в комнате Андерса становилось как будто еще холоднее, постель казалась влажной. И ему хотелось уплыть куда-нибудь подальше. Потому что происходившее напоминало ему о том, чего у него никогда не было. Андерс лежал с открытыми глазами и смотрел на черную стену, зная, что те, двое, через коридор, сейчас не спят.
Однажды утром Вениамин не вышел к завтраку. Но кандидат Ангелл, учитель Вениамина и Ханны, сидел за столом.
— По-моему, он просто перепутал день с ночью. Бодрствование по ночам не может быть полезно для занятий, — заметил кандидат.
Дина метнула на него недобрый взгляд:
— У Вениамина бывают кошмары. Мы боремся с ними, играя в шахматы. — Она обеими руками протянула Андерсу хлебницу, хотя он не просил ее об этом. Ее рука скользнула по его запястью.
Андерс не совсем понимал, как ему лучше держаться с Диной. Он уже давно замечал, что глаза у нее красные и в уголках рта залегли глубокие складки. Он отвел взгляд, оставив в покое ее измученное лицо.
— Ночью было так холодно, что бочка под стрехой промерзла до дна, — небрежно сказал он и передал хлебницу кандидату.
— Дело идет к зиме, — тут же отозвался кандидат, обрадовавшись, что его замечание не вызвало более серьезных последствий.
* * *
Перед Рождеством Ханна едва не утратила навеки расположения Вениамина. Несомненно, из-за русского и Дины. Вениамин уже давно незаметно наблюдал за Ханной. Это давало ему пищу для размышлений. Например, как выглядела бы Ханна, если б она умерла. Или оказалась без головы. Он потихоньку разглядывал Ханну в увеличительное стекло матушки Карен, точно какое-нибудь насекомое. Представить себе Ханну в виде дохлой мухи на подоконнике он не мог. Но в то же время кто знает. Русский тоже был не такой… Его тоже невозможно было представить себе мертвым.
Или тогда ему это просто не приходило в голову? Ведь он был маленький. И мысли у него были обычные.
Однажды они сидели за обеденным столом в столовой. Вениамин наблюдал, как Ханна вырезает из бумаги рождественские ясли. На верхней губе у нее был легкий пушок. Она напоминала кошку. Этот пушок можно было разглядывать в увеличительное стекло, не отвлекая Ханну от работы.
В столовую вошла Дина. Зрачки у Ханны сузились, будто закрылись, и лицо стало мрачным.
Вениамину это не понравилось. Он сразу вспомнил, что ноги у Ханны слишком маленькие и круглые колени немного повернуты внутрь. Так он мысленно наказывал ее, не прикасаясь к ней.
А вот с глазами Ханны дело обстояло труднее. Они были карие, как кофейные зерна, которые свободно плавали в чашке, наполненной молоком. Когда Ханна моргала, они скрывались в лесу черных ресниц. Никто не умел моргать так долго и выразительно, как Ханна.
— Ты не любишь Дину? — через стол спросил Вениамин, когда Дина ушла.
— С чего ты взял? — Ханна заморгала.
— Я вижу, — твердо сказал он и снова начал рассматривать ее сквозь увеличительное стекло.
Из-под ресниц показались кофейные зерна. Они мерцали, глядя на Вениамина. Потом Ханна снова моргнула.
— Если тебе нравится говорить обо всем, что ты видишь, пожалуйста, говори. — Она не переставала моргать.
Ярость, вызванная ее словами, была способна перевернуть камни. Но на этот раз Вениамин не спешил.
— Ты не любишь Дину, потому что я снова переехал в ее дом, — решительно изрек он.
Ханна надула губки, вырезала крылья для ангела, и только потом выяснилось, что она все-таки слышала его слова. Она вздохнула:
— Переехал? Но все равно ты постоянно торчишь у нас.
— Ты считаешь, что я провожу у вас слишком много времени?
— Нет, но я не понимаю, какое отношение к этому имеет Дина.
— Она моя мать! У кого еще мать умеет скакать верхом и ездила в Берген?
Ханна скорчила гримаску, передразнив его, завязала потуже передник и продолжала заниматься своим делом.
— Вот вырасту и уеду из Рейнснеса! Так и знай! — заявил он.
Вырезая нимб для младенца Христа, Ханна проговорила со вздохом:
— Ты стал таким противным в последнее время! От удивления он раскрыл рот:
— Почему?
— От тебя только и слышишь что Дина да Дина! Дина сказала, Дина считает, Дина сделала… Твоя Дина вовсе не женщина! Она сатана!
— Кто это сказал? — шепотом спросил он.
