— Я слышал из достоверных источников, что Рейнснес испытывает определенные трудности с платежами. Вам-то это должно быть известно. Это началось давно. После того, как затонула шхуна. Кораблекрушение всегда несчастье… Андерс, конечно, опытный человек, но у каждого есть свой предел. Ему трудно справляться и с лавкой, и с усадьбой. Раньше делами занималась сама Дина Грёнэльв. Это все знали. Что было, то было…
Люди говорят… Да-да, Андерс пытался промышлять сельдь. Но ему не повезло, или уже не знаю, как это назвать… Похоже, что его вытеснил Страндстедет. Словом, с сельдью у него не получилось.
Мне захотелось его стукнуть. Или ущипнуть за пухлую розовую щеку. Но я только с растущим отвращением смотрел на его рот, который напоминал мне свиную задницу.
— Я был знаком с вашей матерью, — сказал он.
Солнце жарко светило в иллюминатор кают-компании. Хорошо бы уйти. Но для этого мне пришлось бы протиснуться мимо него, может быть, даже прикоснуться к нему. Кусок застрял у меня в горле. Его глаза жадно наблюдали за мной из своих щелок. Он не сдавался.
— Своевольная была женщина.
Он наклонился над столом и загородил мне проход.
— Между прочим, а почему она уехала? Ведь они только-только поженились? — Он вздохнул, очень довольный собой.
Я пробормотал какое-то извинение, протиснулся мимо него и вышел на палубу. Спрятавшись за трубой так, чтобы меня не было видно из кают-компании, я дал себе волю. Меня вырвало. Весь мокрый от пота, я испытывал мучительный стыд. В конце концов я устроился на каком-то ящике в третьем классе.
Здесь пассажиры и дневали и ночевали, питались они за свой счет. Они с удивлением разглядывали меня, но вопросов не задавали. Несколько часов я просидел там без верхней одежды.
Лопасти колес несли нас вперед. Я оправился настолько, что решил составить план, который помог бы мне выдержать оставшееся время.
Пункт 1. Необходимо придумать и задать этому человеку каверзные вопросы. Личного характера. О его семье, о материальном положении. Сделать вид, будто мне известно, что он кое в чем блефует.
Пункт 2. Необходимо парировать все его замечания по адресу Андерса и Дины и вообще всех членов нашей семьи.
Пункт 3. Надо сказать ему в присутствии всех, что его храп и харканье по ночам отвратительны и мешают спать.
Я немного успокоился и даже увидел в этой ситуации смешные стороны. Я возвращался домой.
Мне стало ясно, что каждое общество живет по своим законам. Законы, которые годились для копенгагенских пивных и медицинского факультета, были неприемлемы на этом прокопченном от дыма пароходе, ползущем среди норвежских шхер. Здесь зависть и злорадство выглядели иначе и голоса у них были другие. Мне предстояло заново изучить местные нравы, иначе я здесь пропаду. Очевидно, в детстве я недостаточно познакомился с этой стороной жизни. Рейнснес защищал меня от нее.
К ужину мой план был готов. Я чувствовал себя начинающим режиссером, когда мой мучитель спросил меня в кают-компании, прошла ли моя морская болезнь.
— Я, видите ли, больше завишу от компании за столом, — ответил я. — Бывает, что глупая болтовня вызывает у меня тошноту.
Его коренастое туловище напряглось, он покраснел, но не осмелился спросить, кого я имею в виду. Первый раунд был выигран. Однако мое торжество длилось недолго. Он очень вежливо спросил меня, чем я занимался в Копенгагене.
— Учился.
— Это я уже понял. И кем же вы собираетесь стать, господин студент?
Подошла горничная с кофейником, и я воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора, не удовлетворив его любопытства:
— Сразу видно, что ваш сын не учится в Копенгагене, иначе вы не задавали бы мне столько вопросов.
— Конечно… но…
— Я понимаю, это не каждому по карману. Слишком дорогое удовольствие. Вы любите кофе?
— Да, очень, — растерянно ответил он.
— А что вы пьете дома по вечерам — кофе, чай, водку?
— Ни то, ни другое, ни третье, — смущенно признался он с кривой улыбкой.
Пассажиры обратили внимание на нашу странную беседу и стали прислушиваться.
— Должно быть, вы не женаты? Что-то не помню, чтобы я слышал о вас. Наверное, ваша семья здесь мало известна?
Он лихорадочно поглощал пищу, но попался на мой крючок и ответил между двумя ложками, что он действительно не женат.
— Я так и подумал. Вы уж не обижайтесь. — Как режиссер я был доволен своим спектаклем.
Он не поднимал головы, потом глянул на пассажиров и снова стал бросать в себя пищу, словно наполнял топку парового котла.
Супружеская пара, сидевшая за нашим столом, оказалась невольной свидетельницей этих двух трапез. Я видел, что они на моей стороне. Они ехали в Тромсё навестить дочь. Кроме этого, я почти ничего не знал о них, потому что инквизитор не давал никому раскрыть рта.
— Вы говорили об Андерсе. Когда вы видели его в последний раз? — Я брезгливо скривился, оттого что он громко отхлебнул кофе.
— Когда? Кажется, в шестьдесят первом на Лофотенах.
— Ясно. И вы совершили с ним какую-нибудь сделку?
— Да нет…
— Вы были на шхуне у Андерса?
— Нет, нет, — ответил он уклончиво и отодвинул тарелку.
— Но вы его хорошо знаете? Наверное, вы гостили в Рейнснесе у Дины Грёнэльв?
— Нет, не гостил…
— Однако вы хорошо осведомлены о делах Андерса, о лавке.
— Слухом земля полнится.
— Возможно, в тех местах, откуда вы родом, ловля слухов — единственный способ получать необходимые сведения. Ловля и передача их дальше. Так сказать, своеобразный гешефт. Уж не на нем ли вы разбогатели?
Моя дерзость доконала его. Он тяжело распрямился. Помедлил, держа руки на коленях и глядя в пол. Потом встал и вышел из кают-компании. Лицо у него было ясное, как восход, а лоб напоминал омываемую морем скалу.
После его ухода за столом воцарилось молчание. Я не пытался ни извиняться, ни продолжать разговор. В глубине души я понимал, что зашел слишком далеко. Этот тип не заслуживал такой расправы хотя бы потому, что злоба в нем затмевала рассудок. Он был не в состоянии понять, что глубоко ранит людей. И уж конечно, не мог предположить, что, произнеся имя Дины, вызвал лавину чувств, над которыми я был не властен.
Торжество и раскаяние раздирали меня. Мне стало легче, когда я встретился глазами с седой дамой, передавая ей селедочницу. Она кивнула мне.
— Как приятно, что ночи становятся все светлее и светлее! — мягко сказала она.
— Да, — с благодарностью отозвался я. — Я уже почти забыл, как они прекрасны.
